– Очень нетерпеливый, – повторил ван Дален и, как наставник, предостерегающе поднял указательный палец.

Богорский, положив руку на колено поляку, рассказал о том, что он узнал от приехавших из Освенцима.

– Ударить? Скоро?

Богорский с сомнением покачал головой и нагнулся вперед, так что свеча, призрачно осветив его лицо, проложила на лбу резкие тени.

– Из трех тысяч человек только восемьсот добрались до Бухенвальда, – подчеркнул он.

– Эвакуация – это всегда смерть, – добавил Богорский, резко взмахнув рукой. По потолку метнулась его увеличенная тень.

Все поняли, почему Богорский заговорил об этом. Риоман отбросил кусок известки, который он рассеянно перекатывал из ладони в ладонь. Только Прибула не желал понять Богорского.

– Я говорить, мы не ждать, пока фашисты гнать нас из лагерь. Я говорить, мы пробивать забор и бежать к американцам.

Бохов недовольно засопел, а Богорский покачал головой.

– Нехарашо, – произнес он по-русски. – Американцы еще далеко. Очень далеко. Мы должны отложить или… извините, как это правильнее? – Он вопросительно посмотрел вокруг.

– Выждать, – выручил его Бохов.

– Харашо, выждать. – Богорский поблагодарил улыбкой и продолжал развивать свою мысль: – Мы должны каждый день знать, где проходит фронт. И постоянно следить, где американцы, и что делают фашисты. Когда американцы приехать, не будем держать эсэс в казармах. Забрать эсэс и оружие, и сбежать через забор.

Прибула повернулся и спросил:

– С два-три пистолет, который у нас есть?

Прежде чем Богорский успел ответить, заговорил Риоман. Сопровождая свои слова выразительными жестами, он стал доказывать неукротимому поляку, что тот не прав.

– Ты сам говорить, у нас почти нет пистолё. Как же ты хочешь делать восстань с два-три пистолё? Это ведь… –    Он щелкнул пальцами, не находя нужного немецкого выражения. – Это ведь нонсенс.

И тут все, перебивая друг друга, накинулись на Прибулу, хотя говорить приходилось шепотом. Ему разъясняли, что преждевременное выступление может привести к гибели всего лагеря. Но Прибулу не так просто было переубедить. Он молча выслушивал их аргументы, а меж бровей у него залегла негодующая складка. Ван Дален примирительно похлопал Прибулу по плечу: все-таки следует понять, что нельзя легкомысленно ставить на карту жизнь пятидесяти тысяч человек.

Бохову пришлось успокаивать спорщиков.

– Не горячитесь! – уговаривал он их. – Именно сейчас мы должны сохранить трезвую голову. – Он уперся руками в колени и выпрямился. – Есть еще одно дело. Только мне неясно, как нам следует поступить.

Товарищи насторожились, и он сообщил о санитарной команде, высказав тут же свои сомнения. Богорский покачал головой.

– Ну, харашо, – сказал он. – Они нас ищут, ищут уже давно и еще не нашли. Если найдут – с ловушкой или без ловушки – все равно… Понимаете? Я говорю, не надо бояться. Я говорю, нужна большая осторожность, и все шестнадцать товарищей должны быть умные, очень умные. Понимаете?

С трудом подбирая немецкие слова, он рассуждал, что совершенно безразлично, безобидна ли затея с санитарной командой или скрывает ловушку. Главное здесь – возможность наблюдать за чертой лагеря. Команда будет бродить повсюду: у казарм, у гаражей, у интендантских складов…

Бохов прервал его:

– Может быть, эсэсовцы как раз и хотят заманить команду туда. Что, если они потом посадят одного из товарищей, а то и всех шестнадцать? В карцере их будут обрабатывать до тех пор, пока они не скажут, кому сообщают о своих наблюдениях. Ведь эсэсовцам достаточно «дожать» только одного, чтобы выведать связь с организацией.

– Нет, нет, нет! – сказал упрямо Богорский. – Не с организацией, вовсе не с организацией!