Он стал своеобразным аттракционом, все считали своим долгом пригласить его за свой столик, кто-то даже совал деньги. Но от денег Пушкин всегда гордо отказывался.

Однажды – это было начало июля – он попал за столик, где среди прочих сидела женщина лет сорока. Она была абсолютно одинока и потеряла всякую надежду на личную жизнь. Попала она в этот «весёлый» круг бездельников совершенно случайно. И когда один из пьяной компании стал под общий хохот приятелей дёргать Пушкина за бакенбарды, проверяя, настоящие ли они, Наталья (так её звали) закричала на весь «Котлованчик»:

– Да как ты смеешь издеваться над человеком? Сволочи вы, а не люди!!! Идём отсюда…

Она была сентиментальна и начитанна и, уводя Пушкина из пивной, говорила сквозь слёзы:

– Ты же человек, а человек – это звучит гордо!..

Пушкин, успевший перемешать за вечер приличное количество водки, портвейна и пива, почти ничего не понимал, но чувствовал, что его уводит добрая женщина, и поэтому не сопротивлялся. Только улыбка скользила по его тёмному лицу.

Наталья привела Пушкина в свой глинобитный домик, расположенный в глухих самостроечных переулках ташкентского «Нью-Йорка», что напротив Боткинского кладбища. Внутри было всё чисто и аккуратно: на подоконнике за ситцевой занавеской зеленела герань, над столиком висел жёлтый абажур, железная кровать была покрыта покрывалом из разноцветных лоскутов. Она уложила его спать, а сама легла на сундук и, укрывшись старым пальто, проплакала почти всю ночь.

Часов в двенадцать Пушкин проснулся от гудения примуса, на котором стоял тазик с водой. Он огляделся по сторонам, не понимая, где находится. В дверях появилась Наташа с охапкой белья и полотенцем в руках.

– Проснулся, Жора? – улыбнулась она. Настоящее имя Пушкина Наташа узнала по татуировке «Георгий» на руке. – Давай-ка умоемся… Я тут тебе одежду на Тезиковке купила…

…Она лила из ковшика тёплую воду на чёрные кудри, приговаривая:

– Ох и оброс же ты! Надо тебе постричься…

Потом они завтракали. На том же примусе Наталья пожарила картошки и залила двумя яйцами. Наливая ему в стакан заварку, разбавляя кипятком и насыпая сахар, она повторяла:

– Жора, всё, начинаешь новую жизнь…

На что Пушкин согласно кивал головой и улыбался.

Наташа работала уборщицей в нескольких местах, в том числе и в парикмахерской около ТашМИ. Днём она повела Пушкина в свою парикмахерскую, усадила в кресло.

– Что будем делать? – спросил Наташу парикмахер Зиновий Семёнович.

– Что-нибудь помоднее… – она незаметно подмигнула. – И покороче, дядя Зюня…

– Понял… Полубокс… – парикмахер обернул шею Пушкина пожелтевшей салфеткой, быстро-быстро защёлкал ножницами, и на пол стали мягко опускаться чёрные пушкинские кудри. Потом он направил лезвие опасной бритвы на кожаном ремне, взбил в чашечке мыльный порошок для бритья «Нега» и намылил помазком тёмное лицо и бакенбарды.

Пушкин смотрел в треснувшее зеркало, не отрываясь от своего отражения.

Зиновий Семёнович, отогнув мизинчик, ловко и скоро выбрил лицо Пушкина. Побрызгал из пульверизатора «Тройным» одеколоном и артистически откинул простынку.

Наталья всплеснула руками и радостно заплакала:

– Дядя Зюня, вы просто волшебник! Жора, ты не представляешь, какой ты красивый!

Она хотела заплатить, но Зиновий Семёнович отвёл руку с деньгами.

– Свои люди, сочтёмся…

…Они шли по улице, и радостная Наташа незаметно оглядывалась по сторонам, надеясь, что прохожие оценят необыкновенные метаморфозы, произошедшие с её Жорой. Но никто ничего не замечал.

Так пролетело полтора месяца. Наступил сентябрь. На свои скромные доходы Наташа полностью переодела Жору. Покупала ему папиросы «Беломорканал», по вечерам приносила пару бутылок пива.