Если вечно забывать детей то там, то здесь, когда-нибудь они в самом деле пропадут. В их городской школе один мальчик так пропал. Родители совсем о нём забыли: живёт и живёт под боком, а чем живёт – неважно. Даже дневник не проверяли. А потом из школы сообщают: ваш сын уже три дня не появлялся. Родители в комнату к сыну – а он и дома не появлялся. Ну, беготня, конечно: полиция, волонтёры… Сняли с товарняка где-то на Дальнем Востоке. Он, вообще-то, в столицу ехал, направления просто перепутал.

Тут только Пашка понял, что впервые в жизни остался совсем один. То есть вообще один, прямо как тот мальчик в товарном вагоне где-то между Сибирью и Дальним Востоком. Ладно, без родителей – но без Макса… Как это вообще, без Макса?

Мягкая от птичьего пуха рука легла ему на плечо.

– Уйми своё горе, дитя. – Рука неловко погладила Пашку. – И пойдём со мной.

Он дёрнулся, но пальцы сжались, и вырваться он не смог. Тогда Пашка хмуро посмотрел на жуткую женщину. Жуткую, но красивую: волосы уложены в хохолок, платье и шлейф из настоящих перьев.

– Я никуда с вами не пойду, – сказал Пашка, хотя его голос дрожал. Первое правило забытого ребёнка: остерегаться подозрительных взрослых.

– Твой брат очень ждёт. – Длинные ногти кольнули кожу. – Ему нужна помощь. Я могу тебя провести, но только через свою голубятню.

Второе правило забытого ребёнка: остерегаться подозрительных взрослых, особенно если они обещают отвести тебя к родным или друзьям.

– Где Макс? Вы что-то сделали с ним?

Невдалеке трещал валежник, пронзительно кричали птицы. Вздохнув, странная женщина присела перед Пашкой. Из многочисленных складок платья она достала такой же белый платок и аккуратно вытерла Пашке лицо.

– Послушай, дитя. Сейчас я лишь проводник. Моя работа – привести тебя к Страннику, чтобы запустить процесс.

– Процесс?

– Это неизбежно. Всё уже началось. Из всех вероятностей та, где ты попадаешь в голубятню, самая удачная… Думаю, Странник объяснит лучше. Пойдём к нему.

Пашка не понимал, что она несёт. Кое-что поважнее привлекло его внимание. Треск и птичий гомон всё нарастали, послышались смех и весёлые голоса каких-то мальчишек.

Конечно! Макс просто встретил банду, и теперь они идут обратно!

Пашка рванулся, высвободился, наконец, – и побежал на голоса.

– Макс! – звал он. – Макс! Я здесь!

Он бежал как никогда, почти летел. Через поваленное дерево, сквозь колючий шиповник, паутину, ветки… Вслед ему хлопали тысячи крыльев, будто вся стая во главе с женщиной-птицей пустилась в погоню. Вот-вот настигнет, схватит когтистыми лапами!.. Обернёшься – и ты погиб. Поэтому Пашка не оборачивался.

Среди деревьев замаячили яркие шорты и загорелые спины. Наконец-то! Теперь все странности позади.

– Шурик! – закричал Пашка радостно.

Шурик из их деревенской банды и какой-то рыжий мальчишка остановились, с недоумением уставились на него. Макса нигде не было, но Пашка обрадовался и Шурику.

– Привет, – тяжело дыша, он привалился к берёзе. – Вы брата не видели? Мы тут… А он ушёл… Говорит: жди. Я ждал… ждал…

Шурик удивлённо молчал и как-то странно смотрел на Пашку. Как на чужака. Не протянул руки, даже не улыбнулся.

– Новенький, что ли? – спросил рыжий паренёк. Его самого Пашка впервые видел, хотя жил в деревне уже целых два месяца.

Рыжий и Шурик быстро обменялись какими-то условными жестами. Пашка наблюдал за ними, и в животе растекался липкий страх, а руки холодели.

Так бывает. Долго видишь одно привычное, на мелкие отличия не обращаешь внимания. Потом время проходит, отличия накапливаются – и в один прекрасный день перед тобой уже что-то совсем другое, чужое. Так случилось и с родителями. Однажды Пашка увидел, как сильно они изменились. Раньше всегда держались за руки, и смеялись, и танцевали на кухне, когда думали, что сыновья их не видят. А потом – постепенно, незаметно – всё встало с ног на голову. И вот они с мамой уже прячутся в глухой деревне и притворяются, что всё дело в Пашкиной астме.