Эти печальные факты из мира армейских отношений автор приводит лишь за тем, чтобы у читателя сложилось верное представление о моральных качествах личности нашего героя в «годину трудных испытаний».

Итак, краткий послужной список нашего героя:

– По окончании симферопольской школы сержантов Венедикту Аристову, единственному из пятисот выпускников учебки, не назначили звание «сержант», а присвоили (как плюнули на погоны) «почётное», вернее, оскорбительное звание «ефрейтор».

– В воинской части, где Венечка служил по распределению после окончания школы сержантов, командир полка лично сорвал с погон Венедикта две единственные лычки, вернув бывшему ефрейтору Аристову служебную чистоту и девственную «невинность». «За проявленную дисциплинарную и политическую (!) халатность в отношении священного воинского долга» – так было сказано в приказе по части.

«На свободу с чистой совестью!» – троекратно прокричал Венедикт, выходя с чемоданчиком за порог КПП. Что ж, милый читатель, не спеши осудить нашего героя за проявленную публичную непатриотичность, ведь автор умолчал о многих испытаниях, через которые пришлось пройти Вене с тайными слезами на глазах.

Нам всем пора бы понять: мы неодинаковы! Это значит, что одни и те же обстоятельства, как атмосферные столбы, давят на нас по-разному. Кому-то они как зонтик в непогоду, а кому – град с куриное яйцо.

Венедикт поцеловал входящую мать, взял у неё из рук сумки и проводил в прихожую.

– Ма, а помнишь, как ты всякий раз, застав меня дома, задавала один и тот же вопрос: «Сын, ты опять пропустил институт?»

Венедикт рассмеялся. Воспоминания прошедших лет заставили улыбнуться и мать.

– Кто же знал, что из тебя получится серьёзный человек? – мама присела на край дивана. – Можно я попозже приготовлю ужин? Поговори со мной, сынок.

Она расправила усталые плечи и приготовилась слушать.

– Мама, помнишь, на той неделе ты вот так же вошла в дом и увидела меня взъерошенного и ничего не понимающего?

– Помню, сын. Я тогда ещё подумала, что у тебя случились ужасные неприятности, ты был совершенно не в себе.

– Это так. Но я не сказал тогда, что твой приход прервал мою беседу знаешь с кем? С моим собственным Альтер эго.

– Не понимаю.

– Ну, это вроде внутреннего голоса, вернее, того, кем я хотел бы быть.

– И…

– Он сказал, что мы с ним смотрим в одном направлении, но с противоположных точек зрения.

– Как это?

– Очень просто. Мы оба смотрим вверх. Но он уже прошёл то, что мне предстоит пройти, и знает то, что мне предстоит узнать. И оттого мы обо всём судим по-разному.

– Сын, ты говоришь загадками.

– Мама, сколько раз я изменял прекрасному и возвышенному ради, как мне казалось, ещё более прекрасного и возвышенного! Что за лукавый путал мои мысли и заставлял начинать, как школьника, всякий раз сначала? Ты помнишь, как я тяжело болел от всего этого, едва не потерял веру в самого себя.

– Но ведь ты вернулся на круги своя, к тому, с чего вообще началась твоя жизнь, – с художества?

– Да, мама, да! Это было равносильно прозрению слепца. Древняя каноническая живопись извлекла меня из прежнего мироощущения, будто лодку отвязала от берега и отправила в море божественной красоты и абсолютного порядка вещей. Но как только я отплыл от берега, на море пал туман, и перестал видеть не только горизонт, но даже собственную руку…

– Сынок, тебе скоро исполнится тридцать лет. У тебя есть работа, тебя уважают, в этом я не раз убеждалась, наблюдая тебя в храме. Когда-нибудь ты порадуешь меня и женишься на хорошей девушке.

Мама опустила голову, чтобы Венедикт не приметил набухшие на глазах капельки слёз.