– Второе?

Гусь посмотрел на Лялю, взгляд очертил абрис лица, опустился ниже, к широкой, чуть растянутой горловине футболки, задержался на ключицах, метнулся к приоткрытым губам, огладил по очереди верхнюю и нижнюю. Ляля готова была поклясться, она физически ощущала каждое воображаемое прикосновение его взгляда к своему телу.

– Есть второе, – сказал он. – Но не стану. Вдруг снова понадобится погадать на картах, – едва заметно улыбнулся, нагло подмигнул, – Только если ты сама захочешь, – добавил с мягкой улыбкой.

Ляле хотелось сказать, что не захочет никогда в жизни, этого не может быть, потому что быть не может. И разум был с ней полностью и безоговорочно солидарен. Она точно знала, какого мужчину ждала всю жизнь, какие у него должны быть качества. Наглость, синий, бездонный взгляд, загар, широкая, не к месту беззаботная улыбка и расслабленный вид точно не входили в перечень, как и бесконечный перечень лёгких побед и… мужское достоинство такого размера. Впрочем, последнее она в своём воображаемом избраннике не рисовала.

А тело, предательского тело, которое, видимо под действием климата, говорило совсем другое. Оно вдруг решило, что совсем не против синих глаз и загара, что расслабленная, как на пляже, улыбка очень ему нравится. А член приковывает внимание… не пенис, половой орган, достоинство, а именно член.

И от этого становилось откровенно не по себе, противно от себя самой становилось.

Она не должна так думать, и чувствовать так тоже не должна.

– Давай поговорим о чём-нибудь, – перебил поток мыслей Ляли Гусь, оставалось надеяться, что он не прочитал ничего на её лице. – Будет третье желание. Поговорить.

– О чём? – тихо-тихо спросила Ляля, уставившись на землю и собственные ноги, выглядывающие из-под футболки, как из-под платья средней длины.

Что-то Фея-Крестная напутала в её сказке.

Вместо хрустальных туфелек – резиновые шлёпанцы сорок третьего размера, из которых тридцать пятый Лялин просто вылетал.

Вместо бального наряда – камуфляжная футболка.

Вместо принца – Гусь.

– Рисунки видел в столовой, правду мужики говорят, ты нарисовала? Ты художница, что ли?

– Художница, я Суриковку окончила с красным дипломом, – кивнула Ляля. – Это так… баловство, гелевой ручкой не очень получается, хорошо бы капиллярную найти…

– Молодец какая, – искренне похвалил Гусь. – Что рисуешь? Выставки были уже? Я, может, глупые вопросы задаю, прости, просто первый раз в жизни художницу вижу, не знаю, чем ваш брат живёт… Мастерская у тебя, например, есть? У художницы должна быть мастерская, я так думаю.

– Есть, в квартире. Там я для себя рисую, по настроению, как здесь, например, а работаю в Иконописной мастерской.

– Где-где? – переспросил Гусь.

– Мы пишем в византийском стиле, восстанавливаем каноническое русское направление иконописи… Ветковская икона, Невьянская икона, Поморская икона с тундровым позёмом... – начала перечислять Ляля.

– Охренень! Ой, прости, – Гусь заткнул себе рот двумя руками, вылупившись на неё, как на восьмое чудо света.

Нет, на единственное чудо. Все остальные чудеса померкли в его глазах навсегда, осталась одна-единственная девушка, в нелепом, катастрофически не идущем ей наряде, посредине траншеи, среди красно-розовой пустыни в лунном сиянии.

– Ты монашка, что ли? – прокашлявшись, хрипло проговорил Гусь, слегка порозовел сквозь загар, впрочем, это могло Ляле почудиться.

– Нет, – засмеялась Ляля. – Я учусь на кафедре истории Церкви, в мастерской мы восстанавливаем старообрядческие техники иконописи – это работа, точно такая же, как… Славина, например, или твоя.