Красота устрашает лишь для ослепленное «Я», которое воспринимает мир разделенным на «этот» свет и «другой», ангельский мир и людской. Ужас поедает прельщённое сердце, позабывшее о своей неделимой природе.

А потому на подобный вопрос, адресованный Поэту одним из его переводчиков – вопрос о том, как следует понимать его «Элегии», – Рильке отвечает: «Утверждение жизни и смерти в «Элегиях» становится

Стараясь разъяснить смысл сказанного, Поэт пишет о существовании целостностного, безраздельного бытия – «истинной жизни», которая «простирается на обе области», и что «в этом самом большом и „открытом“ мире», в этом «двойном царстве» («Doppelbereich»)12:

В качестве подспорья в понимании «Элегий» Рильке настоятельно рекомендует обратиться к его «Сонетам к Орфею» – циклу, который наряду с «Элегиями», по праву причислен к числу выдающихся лирических откровений ХХ-го века. Как отмечает сам поэт, этот цикл – «того же происхождения, что и „Элегии“», и «наполнен тем же содержанием».

И если вопль отверженного лирического героя, который мы слышим в начале Первой дуинской элегии, раздаётся из той пропасти, что разверзлась внутри утратившего свою целостность человеческого «Я», то в царстве недвойственного Ума, торжественно воспеваемом и утверждаемом в «Сонетах», человеческий голос, следуя за лирой Бога-Певца, становится воистину «ангельским» и сливается с хорами вечности, как об этом с особо выразительной силой нам возвещает Девятый сонет:

Когда мы рассуждаем о Красоте, мы неизбежно наделяем Её множеством субъективных оценок. Это связано в первую очередь с тем, что мы взираем на Красоту с разных уровней нашего восприятия. Тот, кто обладает высшей степенью прозрения, способен распознать Красоту как Пустоту или Истину, у кого сила видения меньше, тот узнаёт Красоту как совершенную радость, а существа с обыденным зрением видят Красоту воплощений. Но, по сути, независимо от наших способностей Красота неделима и целостна, а через Неё и всё сущее – непротиворечиво и не знает преград. И хотя всем нам дано от рождения великое счастье – ощутить это Единство Красоты, немногие в состоянии осознать природу этого чувства, и тем более его выразить13. Чаньский Мастер назвал бы это интуитивное чувство родником, из которого проистекает недвойственный Ум, семенем, из которого раскрывается цветок совершенной буддовости. Поэт напомнил бы нам о вещах, которые возникли задолго до нас, и которые, стоит их только призвать в нашу жизнь, превращается в источник ошеломляющей по силе Красоты. Той Красоты, что освящает весь мир для подлинного Искусства.

А потому, если хотя бы на секунду предположить, как само собой разумеющееся, что и для западного Художника-Творца, и для восточного Мудреца Не-деяния, Красота – это и есть причина и следствие, альфа и омега, высший «плод» их Искусства, совсем неудивительно, когда в унисон для нашего слуха зазвучат их слова: