Лисичанский мясокомбинат в 2000-х – одно из последних крупных предприятий города. Зарплаты – копейки, выживали за счёт «схем». В отходы выбрасывали не только испорченное, но и целые куски мяса, ветчины, колбасы. Он вывозил это как мусор, часть делил с нужными людьми, часть приносил домой. Это было нормой того времени.

И именно тогда он познакомился с Валентиной Николаевной. Ушёл он от мамы в 2000-м году. 8 марта он подарил ей халат – обычный, домашний. А она устроила истерику. Видимо, ждала чего-то другого, посолиднее. Он просто молча ушёл. А ведь до этого они прожили вместе с 2 сентября 1967 года. Почти тридцать три года брака.

Ругались они постоянно. Иногда мама прямо провоцировала его – доводила до драки. И мы, дети, при этом присутствовали. Не где-то в стороне, а прямо перед глазами.

Тогда для меня это было обычной жизнью. Другой я не знала.

Думала, что у всех так: ругань, напряжение, крики.

Только потом уже пришло понимание, что это не норма.

Когда дома небезопасно – даже в тишине не можешь расслабиться. Кажется, что вот-вот снова что-то начнётся. И это ощущение потом долго живёт внутри, даже когда всё вроде бы спокойно. Поэтому когда он ушёл, я по-настоящему за него обрадовалась. Даже сказала: «Давно надо было».

Сначала он жил у Валентины Николаевны в квартире, а потом они купили дом в Пролетарске – на её деньги. Она тогда была заместителем директора мясокомбината, с хорошей зарплатой и связями. Дом был большой, красивый, двухэтажный.

Нас туда тоже пригласили. Мы приехали с Богданом, Вадимом и маленькой Владой – ей было полтора года. Помню: столы накрыты, угощения, всё как положено. Валентина Николаевна познакомила нас со своими детьми: Сергеем и его женой Инной (она тогда была беременна), и младшей дочкой Марией, ей было около восемнадцати.

По моим ощущениям, отец там был как помощник: отвези, привези, огород, машина, гости. Всё вроде по-доброму, по-семейному, но со стороны казалось, что это не его территория. Он был как бы рядом, но не в центре. Это моё восприятие – может, он сам чувствовал иначе, но я видела именно так.

Он был… каким-то другим.

Не то чтобы совсем изменился – он всегда был аккуратный, опрятный, с лёгкими шутками, не хамил, не лез. Но тут он как будто стал тише. Спокойный, почти незаметный. Вроде всё делает, вроде рядом, но с каким-то внутренним «не моё».

И почти не пил – это радовало. После всего, что было раньше, это ощущалось как передышка.

Но при этом мне казалось: он сам себя уговаривал, что всё у него хорошо. Хозяином себя в том доме он не чувствовал. Просто аккуратно вписался в чужую жизнь – вежливо, по-человечески, но не по-своему.

А я радовалась за него. Потому что, как бы там ни было – я всегда была папина дочка. И видеть, что он выбрался из своей прошлой жизни, было по-своему облегчением.

Инна тоже запомнилась. Мы особо не общались – просто «привет—пока» на праздниках. Но я помню её хорошо: красивая, ухоженная, блондинка, всегда модно одета. Весёлая, жизнерадостная, с красивым голосом с хрипотцой. У неё родилась дочка, и после этого мы ещё пару раз пересекались.

Каждый раз она вспоминала мою Владу: «Я её помню с того самого вечера. Такая была маленькая, красивая – и держала в руке котлету!» Смеялась искренне, тепло. Казалось, у неё всё хорошо.

А потом, спустя лет восемь, я узнала – Инны больше нет.

Повесилась.

Это было как удар. Никто бы и не подумал.

Позже, уже в 2020-м году, в Лисичанске, я разговаривала с Сергеем: сказал, что у неё была депрессия. Глубокая, но незаметная. Он остался один с дочкой. Больше не женился.

Часто боль прячется за красивыми улыбками.