Выкатывали страх яйцом. Крутили по голове, шептали, разбивали в банку – как будто можно вытянуть из ребёнка ужас, спрятанный где-то между позвонками. После сеанса она сказала: «Всё. Больше собак ты бояться не будешь». Мне было восемь. А я боялась до сорока. До тех пор, пока не появился Роберт. Пока не взял за руку и не сказал: «Возьми собаку. Ты сможешь». Я сопротивлялась. Всей собой. Внутренне визжала, как в восемь лет. А потом сдалась. И теперь у меня их четыре. Четыре собаки. Одна из них – доберман. Тот самый зверь из детских кошмаров. И я его люблю. Вот она, священная рана. Вот так работает этот механизм. Там, где тебя парализует – там и лежит твоя дорога.

А вторая моя рана – ироничная, но не менее глубокая. Стишки на стуле. Знакомо? Вот эти детсадовские утренники, когда тебя вытаскивают к ёлке и говорят: «Говори!» А ты стоишь. Уши горят, колени дрожат. Ты не дышишь. Ты смотришь на десятки лиц – и у тебя паника. Ты не знаешь, как правильно сказать, ты не знаешь, что делать с руками. Ты не можешь вспомнить этот чёртов стишок, потому что в голове только одно: на меня смотрят. И всё. Глухо. Мрак. Страх. Может, именно поэтому я их и не запоминала – чтобы не пришлось потом говорить. Чтобы не вставать на стул. Не быть видимой. Потом, уже во взрослом возрасте, я боялась выступлений. Микрофона. Публичности. Любой ситуации, где нужно сказать: «Это я. Слушайте». Меня пугал чужой взгляд. Меня пугало, что будут поправлять, обсуждать, смеяться. Меня пугала даже мысль, что я могу выглядеть глупо.

А потом я поняла. Священная рана – это не только про страх. Это про стыд. Про уязвимость. Про те части тебя, которые ты хочешь закрыть одеялом и больше не трогать. А Бог берёт – и делает в этих местах отверстия. Чтобы сквозь них прошёл свет.

Писать я начала для себя. Но когда поняла, что кому-то это может помочь – появилась другая энергия. Появилась задача. Встать на стул. И рассказать свой стишок. Не детский, не рифмованный, а настоящий. Живой. Про себя. Без фильтра. Потому что если хотя бы один человек, читая мои строки, подумает: «Блин. А ведь у меня тоже так. И, может, я тоже могу по-другому?» – значит, я не зря говорила. Значит, это не просто табуретка.

Так что я встала. На свой стул. И рассказываю. Пусть дрожит голос. Пусть будут слёзы. Это всё – я. Это всё – мой путь. Потому что моя боль – уже не просто шрам. Это дверь. И если ты сейчас у неё стоишь – заходи. Я открыла.

P.S. Часть имён и деталей в книге изменены. Особенно в тех местах, где вспоминать слишком правдиво, а значит, снова переживать.

Некоторые герои этой книги даже не догадываются, что стали героями. И пусть так и остаётся.

Фамилии в книге могут совпадать с реальными – но только потому, что фантазия у жизни лучше, чем у меня.

Некоторые имена, ситуации и даже фамилии изменены или даны с иронией. Все совпадения – случайны, а бывшие – пусть порадуются, что их вообще вспомнили.

Эта книга не про идеальное детство и не про волшебное преображение героини.

Это голос женщины, которая прошла через всё – и не потеряла чувства юмора. Здесь не будет длинных рассуждений о смысле жизни, зато будет:

• как выглядит травма в реальности, а не в теории;

• как держаться, когда ты держишь всех;

• как жить, когда внутри – целый хор голосов, и каждый что-то орёт.

Это история не про победу. Это история про выживание со стилем.

Для тех, кто умеет смеяться сквозь зубы.

Для тех, кто не боится встретиться с собой – без фильтров.

Для тех, кто устал читать аккуратные книжки, где все делают выводы и прощают.

Это мемуары, которые читаются как разговор на кухне. Когда поздно, честно и уже всё равно.