«Я в научной библиотеке, Владимир Викторович, – ответил я со сдержанной неприязнью. – Участвую в работе творческой группы, что не очень легко делать, отвлекаясь на звонки. Как духовное лицо, хоть и бывшее, должен сказать, что против упоминания чертей всуе. Если мы их так часто кличем, они ведь и в самом деле явятся».

«А ты мне вечно будешь тыкать в нос тем, что ты бывшее духовное лицо? – распалялся на другом конце провода завкафедрой. – Ты мне лучше скажи, почему завязываешь отношения через мою голову?»

«Какие отношения?» – не понял я.

«Почему, дубовый твой колган, я узнаю про приказ о создании лаборатории от Яблонского, а не от тебя?»

Да, конечно, подумал я. Когда непосредственный начальник педагога называет его голову дубовым колганом, а студенты и аспиранты слышат этот эпитет, он, безусловно, имеет высокое воспитательное значение.

«Настя, Ада, – шепнул я, – возвращайтесь в класс, хотя бы кто-нибудь одна, приглядите за работой группы».

Моя аспирантка послушалась, но староста осталась. Она и не думала никуда уходить, а я не мог же её прогонять жестами словно кошку или курицу, правда?

«С кем ты там шепчешься? – с подозрением спросил Бугорин.

«Прошу своих студенток вернуться в класс».

«Они, значит, распустились у тебя совсем? Ну, каков поп, таков и приход».

«Владим-Викторыч, а почему вы от меня должны узнавать о приказах декана? – спросил я с не меньшим, чем у него, раздражением. – Он вам начальник, а я подчинённый».

«Не пудри мне мозги! Не дурнее тебя! Высоко взлетел, да? Так можем и приземлить!»

Фу, мысленно сказал я себе. Этот человек посылает мою аспирантку за мной шпионить – и меня же ещё пытается выставить виноватым! Вслух я произнёс другое:

«Товарищ Бугорин, а что вы, собственно, на меня орёте? Вы не захотели меня юридически прикрыть, а декан захотел. В чём вы видите проблему? Вам не нравится, что я занимаюсь лабораторией и на своём горбу выслуживаю вам повышение? Давайте вернём status quo! Я распускаю группу, студенты возвращаются к занятиям, получат “энки” в журнал за три пропущенных дня. Я перечисляю в оргкомитет конкурса полученный аванс. Кафедра пролетает мимо президентского гранта. На месте декана с высокой вероятностью остаётся Яблонский. А если Яблонского “уходят” по возрасту, то Балакирев. У вас, чтó, есть запасные комбинации, чтобы на меня так вот орать? Поделитесь ими, будьте добры! Меня от двери класса отделяет пять шагов. Сейчас я пройду эти пять шагов и скажу студентам, что заведующий кафедрой своим распоряжением отменяет приказ декана факультета – здóрово, да? – и прекращает работу лаборатории. Мне сделать так?»

– Вы смелый человек! – заметил на этом месте автор. – Не могу представить себе, чтобы я так разговаривал со своим начальством.

– Видите ли, – охотно пояснил мой собеседник, – и я тоже со своим начальством раньше так не разговаривал! Предпочитал обходиться без открытого противостояния. Но тут было две причины. Меня, во-первых, слишком грубо спустили на землю…

– Да, конечно, – улыбнулся я. – Вы только что были самодержцем всея Руси, а оказались рядовым педагогом.

– Нет, не так! – возразил Могилёв. – Я только что парил в разреженном воздухе мыслей об исторических судьбах России – и грубо, вещественно шмякнулся на прозу злобного быта. Но, главное, рядом стояла староста группы, той группы, с которой мы делали общее дело, и она всё слышала. Это общее дело следовало защищать, а для защиты нужно было стать ершом: маленькой, знаете, но колючей рыбкой, которую не всякая щука проглотит. Впрочем, может быть, я задним числом приписываю себе возвышенные мотивы, которых тогда не имел, кто знает? Когда говорят, что чужая душа – потёмки, обычно забывают, что своя-то – ночь непроглядная…