– У меня действительно есть и время, и желание, представьте себе! – откликнулся собеседник. – Меня останавливает только чувство естественной скромности, да ещё… Вам не кажется, что в вашей затее имеется отчётливый привкус постмодерна? Простите, если это прозвучало обидно.

– Вы имеете в виду то, что я буду описывать не саму историю, а тех, кто работал с историей, писать исследование про исследователей? – догадался я.

– Именно.

– Да, это правда… но что же делать! Время жизни ограничено, а я – не Александр Солженицын, чтобы покушаться на создание нового «Красного колеса».

– А ведь он тоже не успел закончить свой труд, не знаю, конечно, насколько уместно «тоже» – мы ведь что-то закончили, хотя некто и скажет про нашу работу: «Гора родила мышь», – проговорил Могилёв, как бы размышляя вслух. – Кстати, наша работа в моих глазах, по крайней мере, была отчасти полемикой с Солженицыным и с теми акцентами, которые он невольно – невольно, подчеркну – расставлял. При этом, сумей он довести своё «Красное колесо» до конца, мы бы, возможно, даже не приступили к «Голосам» – зачем идти уже пройденным путём? А тут тропинка оборвалась в снегу, и захотелось протоптать её дальше.

– Вот видите, как интересно! Пожалуйста, рассказывайте.

Андрей Михайлович развёл руками.

– Я даже не знаю, с чего начать! – шутливо отозвался он.

– С самого начала.

– Хорошо, но «с самого начала» в моём случае означает, пожалуй, с моей юности. Неужели это тоже важно?

– Безусловно, – подтвердил я.

[4]

– Так и быть, я готов начать с юности, злоупотребляя вашим терпением, – заговорил рассказчик. – Я вырос в православной, воцерковлённой семье. Матушка пела на клиросе, а отец…

– …Был священником?

– Не угадали: реставрировал иконы и фрески. Он уже нежив, царствие ему небесное. Предполагалось, что по духовной линии может пойти ваш покорный слуга. Обсуждалось даже, что я мог бы закончить старшие классы в православной гимназии…

– А что помешало?

– Да, видите, просто не было в девяносто втором году достаточного числа православных гимназий, они только-только начали появляться! Одна, например, за год до моего окончания девятого класса открылась в… – собеседник назвал один из небольших городов в нашей области^>2, – не так уж далеко. Но этот город – совсем глухая провинция… и где жить старшекласснику, и на что? Хотя, кажется, отец звонил директору гимназии, строились серьёзные планы. Родители решили, что мне, так и быть, следует закончить свою школу в областном центре, но пробовать поступать в духовную семинарию – или уж сразу в Московскую духовную академию, если сподобит Господь. Ну что же, я готовился к этому, посещал катехизические беседы с батюшкой, штудировал толстый томик «Закона Божия». А поступил в итоге…

– Куда?

– На факультет иностранных языков в педагогический университет. Почему – и сам затрудняюсь сказать: что-то толкнуло. Чувство протеста, пожалуй. Я не «русский интеллигент», даже и близко нет! Пошлое название и пошлое сословие – в России со времён «Вех» ничего не поменялось, и по-прежнему можно подписаться под каждым веховским словом. Но если и есть во мне некая интеллигентская жилка, то она – именно в готовности к фронде, к нежеланию подчиняться тому, что решили за меня и до меня. Я при этом не был враждебен Православию, отнюдь! Я – как бы сказать это? – считал, что оно от меня никуда не уйдёт и что не нужно в Церковь вступать желторотым юнцом, ничего не знающим и не умеющим: невелико будет приношение.

Однако в семье меня не поняли, отношения с родителями охладели, и к последнему курсу я переехал вместе с одним приятелем на съёмную квартиру.