Мы расположились в комнате справа от большой прихожей. Эта комната была чем-то средним между рабочим кабинетом и библиотекой: одна из стен полностью занята книгами (стеллаж шёл вплоть до высокого потолка, а рядом стояла небольшая деревянная лесенка из трёх ступеней), у другой – письменный стол, у стены напротив входа – настоящий камин с двумя удобными креслами, в которые мы и сели.

Камин был потушен, но хозяин – он ненадолго отлучился в кухню и вернулся с чаем – пояснил, что в холодные дни топит его даже летом. Я шутливо заметил, что камин – идея-фикс русского интеллигента, верней, даже не сам камин, а связанная с ним мысль об английской самодостаточности частной жизни. Могилёв со мной отчасти согласился, при этом не поленившись сослаться на Льва Гумилёва и его знаменитую фразу «Я не интеллигент – у меня профессия есть».

– Какая, если не секрет? – полюбопытствовал я.

(Примечание: здесь и далее я буду отделять свои реплики от реплик своего собеседника двумя абзацами.)

– Я – консультант в одной компании, – отозвался мой собеседник, – кроме того, руковожу одной небольшой некоммерческой организацией. Всё это едва ли интересно…

– Вы не жалеете о том, что ушли из педагогики?

Андрей Михайлович ответил не сразу.

– Да и нет, – проговорил он, сосредоточенно глядя перед собой. – Жалеет ли солдат о том, что покинул передовую после ранения? В первые недели, думаю, ни секунды. А после, даже через годы, это всё даёт о себе знать…

– Начинает сниться?

– Да, – согласился он. – Мне до сих пор снятся сны о том, как я стою за лекторской кафедрой. Это ведь тоже своего рода война, то есть если к ней относиться неравнодушно, а любая война изматывает… Но и уклоняться пóшло. Каждый поэтому сам ищет меру того, сколько лет этой службы ему посильно отстоять. Видите, разве я могу дать простой ответ на ваш вопрос?

– Вы так хорошо говорите, что хочется не потерять ни слова! А вот у меня как раз и диктофон с собой – как знал… Вы не против?

Собеседник улыбнулся краем губ. Ответил:

– Не против, хотя слишком уж много внимания к моей скромной персоне.

– Не столько к ней, сколько к вашему проекту, потому что он очень, очень меня захватил! – признался я. – И даже не результатом, а тем, как именно вы над ним работали. Мне показалось, что на наших глазах из ниоткуда возникло некое волшебное сообщество счастливых интеллектуалов, свободных от рутины серых будней, некий ludi magistri unio^>1, выражаясь языком Гессе, и эти исследователи занялись великолепной игрой в исторический бисер без оглядки на кого-либо, даже на условности науки и даже на читателей вашего будущего сборника. Вот это меня привлекло!

– Как замечательно, что вы вспомнили Гессе! – с теплотой ответил Андрей Михайлович (мне показалось, что при упоминании немецкого автора всё его лицо как-то разгладилось, смягчилось). – Да, меня тоже тогда посещал этот восторг исследовательского полёта, и именно это сравнение приходило на ум. Увы, любая игра заканчивается, иногда трагично. Я, к счастью, не утонул, как Йозеф Кнехт, и на том спасибо… Только тогда уж не в бисер – в крупный жемчуг. Мы, заурядные люди невообразимо пошлого века, брали в руки крупный жемчуг столетней давности и рассматривали его на солнце под разными углами… Не Бог весть какое достижение.

– Всё же большое, потому что другие жители нашего «невообразимо пошлого века» предпочитают рассматривать дешёвые стекляшки повестки дня, а не жемчуг старины, – парировал я.

– Это лестно, спасибо.

– И я хотел бы, Андрей Михайлович,– перешёл я в атаку, – узнать от вас все подробности работы вашей группы – если у вас есть досуг и желание, конечно. Может быть, в ходе наших бесед родится текст, который, поверьте, я опубликую только после того, как вы его одобрите.