Все дело в том, что клены имеют гораздо более изощренную систему определения сроков наступления весны, чем мы. В каждой почке находятся сотни фотосенсоров, которые имеют светопоглощающие пигменты, называемые фитохромами. Их функцией является ежедневное измерение уровня освещенности. Каждая плотно свернутая почка, покрытая красно-коричневыми чешуйками, содержит эмбриональную копию кленовой ветки, и каждая стремится однажды превратиться в полноценную ветку клена – с листьями, шелестящими на ветру и поглощающими солнечный свет. Если почки раскроются слишком рано, их убьют заморозки, а если слишком поздно, они пропустят приход весны. Так что у почек есть свой календарь. И этим маленьким почкам нужна энергия, которую разносят древесные соки, чтобы расти и превращаться в ветви. Как и все младенцы, они все время голодны.

У нас нет таких сложных сенсоров, поэтому мы ориентируемся по другим признакам. Когда вокруг стволов начинает таять снег, я понимаю, что приближается время выхода сока. Темная кора хорошо поглощает тепло солнечных лучей, а затем отдает его, постепенно растапливая снег вокруг дерева. И когда земля под деревом полностью очистится от снега, тогда из сломанной ветки клена вам на голову упадет первая капля сока.

И вот с дрелью в руках мы обходим деревья в поисках подходящего гладкого места для вывода сока, примерно на метровой высоте. И вдруг – о чудо! Мы находим следы старых, уже заросших отверстий для вывода, сделанных теми, чьи ведра для сока мы нашли на чердаке. Мы не знаем ни их имен, ни лиц, но наши пальцы сейчас там же, где были их пальцы, и мы знаем, чем они занимались одним апрельским утром много лет назад. А еще мы знаем, с чем они ели свои лепешки. Наши судьбы связала эта струйка сока, и наши деревья знали их так же, как знают сегодня нас.

Сок начинает капать почти сразу, как только мы устанавливаем выводные трубки. Первые капли со стуком падают на дно ведра. Девочки прикрывают ведра крышками, отчего этот звук становится громче. В такие толстые стволы можно без ущерба для дерева вставлять по шесть трубок, но мы не хотим жадничать и ставим только три. К моменту, когда мы устанавливаем последнюю трубку, звук, доносящийся из первого ведра, меняет тональность – очередная капля падает уже на сантиметровую толщу сока. В течение дня по мере наполнения ведер высота этого звука меняется, подобно звучанию сосудов с разным уровнем воды. Плиньк, плойнк, плонк – жестяные ведра, прикрытые крышками, с каждой каплей издают разные звуки, и весь двор поет. Это такая же неотъемлемая часть звуков весенней музыки, как неумолкающие трели красного кардинала.

Мои девочки наблюдают за этим процессом с восхищением. Каждая капля прозрачна, как вода, но немного гуще. Она наполняется светом и зависает на секунду на конце трубки, достигая максимального размера, прежде чем упасть. Девочки ловят эти капли языком, причмокивая с блаженным видом, а я не могу сдержать слез. Это напоминает мне время, когда я в одиночку выкармливала их. А теперь, когда мои девочки твердо стоят на ногах, их кормит кленовое дерево – так, как кормит Мать-Земля.

Весь день ведра наполняются, и к вечеру они полны до краев. Мы с девочками тащим двадцать одно ведро к большому чану, практически сразу заполнив его. Я не ожидала, что будет так много. Пока я разжигаю огонь, девочки вновь развешивают ведра. Выпаривателем служит мой старый чан для консервирования, поставленный на конфорку печи, которую я растапливаю остатками угля из сарая. Чан с соком закипает долго, и девочки быстро теряют интерес к процессу. Я бегаю от печи к девочкам, поддерживая огонь и энтузиазм. Когда вечером я укладываю их спать, они засыпают с надеждой, что утром их будет ждать сироп.