Времени на то, чтобы набрать достаточно воды для купания, уходит немало, да и сама водичка холодновата, но в конце концов ванна наполняется.

Когда я снова оборачиваюсь, Голод все еще стоит без движения.

Не знаю, что и думать.

Я снимаю рубашку, затем тонкий бюстгальтер, не заботясь о том, что Голод будет любоваться обнаженной женской грудью. Для меня это дело обычное.

Взгляд всадника падает на раны, украшающие мое тело. Я слышу, как он резко втягивает воздух.

И теперь, кажется, понимаю, почему он не уходил: хотел увидеть мои раны.

Он встает со шкафчика, не сводя взгляда с рубцов.

– Они тебя всю искромсали.

Я опускаю взгляд, и воспоминания снова всплывают в голове. Я чувствую на себе руки этих людей, слышу плотоядно чавкающий звук, с которым их ножи вонзаются в меня раз за разом.

– Одиннадцать разных шрамов.

Не знаю, зачем говорю ему это.

– Представляю, как долго ты лежала и корчилась от боли – одинокая, напуганная.

Мой стальной взгляд устремляется на него.

– Не только напуганная.

Я была в ярости.

Кажется, он видит эту ярость в моих глазах и сейчас, когда я на него смотрю.

– Да, – говорит он, – мне хорошо знаком этот взгляд.

Усилием воли я подавляю эмоции.

Мгновение – и Голод снова усаживается на шкафчик на некотором расстоянии от меня.

– Эти раны не похожи на те, после которых можно выжить, – говорит он небрежным тоном.

Я не утруждаю себя ответом. Вместо этого вышагиваю из штанов, затем снимаю трусики и отбрасываю их в сторону.

Если я думала, что нагота отпугнет всадника, то я ошибалась.

Хм…

Я забираюсь в ванну, сажусь, царственно откинувшись назад, и вздыхаю, прислоняясь к бортику.

– Как там твоя рана на животе? – спрашиваю я, перекидывая руки через края ванны. Моя грудь беззастенчиво обнажена, что мне откровенно и до чертиков нравится. Надеюсь, всадник обалдел.

Голод щурит на меня глаза.

– Исчезла.

– Очень жаль.

– И яйца уже не болят… спасибо, что спросила, – добавляет он.

– Твои яйца меня не волнуют. Ты ими, похоже, все равно не пользуешься.

Криво усмехаюсь. Я очень довольна собой.

Жнец скрещивает руки на груди, и в глазах у него появляется злобный блеск.

– Скажи мне, Ана, – произносит он, и звук моего имени из его уст заставляет живот сжаться, – что ты будешь делать, если я тебя отпущу?

Устремляю на него пристальный взгляд.

Я могла бы солгать. Но эти змеиные глаза… мне кажется, они все равно разглядят правду.

– Не знаю, – признаюсь я. – Наверное, снова постаралась бы отыскать тебя и отомстить.

Потому что больше у меня в этой жизни ничего не осталось. Ни дома, ни работы, ни друзей, ни родных. Только эта вендетта.

Всадник издает тихий грудной звук.

– Я так и думал.

Наверное, в этот момент мне следовало бы забеспокоиться. Но если честно, где я, а где беспокойство? Давным-давно пора об этом забыть.

– Я все равно буду пытаться тебе отомстить, – добавляю я. – Если ты будешь держать меня у себя под боком, то мне же проще.

Теперь всадник улыбается, и, бог ты мой, жестокость и правда приносит ему наслаждение.

– На твоем месте я бы не стал этого делать, – мягко отвечает он.

Больше он ничего не говорит, но это и не нужно. В его словах звучит скрытая угроза: если я попытаюсь причинить боль ему, он покажет мне, что такое настоящая боль.

Жнец шагает к двери.

– Завтра мы отправляемся. Если ты попытаешься сбежать, я не стану тебя кормить.

Похоже, такая перспектива его как-то слишком радует.

Чертов Голод.

Выходит, всадник действительно не намерен меня убивать. По какой-то причине он хочет, чтобы я была рядом. Настолько, что собирается наказывать за попытки сбежать.

Я вглядываюсь в него. Он ненавидит людей, но не хочет меня убивать, и он ненавидит человеческую плоть, но при этом остался посмотреть на меня в ванне. Я не могу понять, что на уме у этого парня, и это будет грызть меня изнутри. Если можно так выразиться. Кстати, насчет погрызть…