Приложив руки к вискам, я поплакала, пока никто не видел. Потом привела в порядок лицо, так что все следы исчезли.

Сколько унижений. Отчасти и по маминой вине. За неделю до того, как мне должно было исполниться тринадцать, я проснулась от боли в животе – словно кто-то расстелил у пупка тряпку, а потом стал со всей силы скручивать ее. Посреди лестницы на первый этаж я почувствовала, как что-то течет по ногам. Неужели я снова описалась? Писать вроде бы особо не хотелось. Тем не менее, я выбежала наружу и забилась в туалет. Капля скатилась по ногам, хотя я вся сжалась. Задыхаясь, я накинула крючок. Когда струя ударила в кучу дерьма подо мной, я увидела у себя в трусиках темно-красные комочки.

Кровь.

Никакой Овчарки. Мой первый порыв был позвать маму. Второй – убежать в лес. Но я не сделала ни того, ни другого. Сидела, как пришитая, на деревянном сидении в туалете, уставившись на кровавые комочки. Руки дрожали. Меня тошнило. Что, я умираю? Мама должна узнать. Меня прошиб пот, я сглотнула и последовала ее инструкциям.

Глубоко вдохни через нос и выдохни через рот.

Забив трусики бумагой, я сжала ноги, чтобы удержать ее на месте. В ушах шумело, когда я пошла искать маму.

Стыд, когда она расхохоталась. Сама она всегда говорила, что надо уметь поставить себя в положение другого – а теперь смеялась надо мной. Мне хотелось, чтобы она упала и больно ударилась. Остаток дня я просидела на кровати в своей комнате, умирая от стыда, со спазмами в животе и тряпочками в руках.

Примерно такое чувство у меня в животе сейчас, когда Бриккен перелистывает каталог гробов. Шапка Руара и его охотничьи сапоги стоят у меня перед глазами, когда Бриккен заявляет, что его похоронят в том черном костюме, который он надевал на нашу с Дагом свадьбу – в том самом, который я терпеть не могу. Три десятка лет прошло с той свадьбы, но, кажется, все произошло этой весной, когда я стояла на пороге церкви с Дагом – моей пожизненной страховкой от паники и дурдома. На мне было новенькое, только что сшитое платье, волосы уложены, на шее красовалось бабушкино серебряное украшение. Мне было двадцать два. Волосы Дага поблескивали золотом, когда он стоял в новой накрахмаленной льняной рубашке и тщательно начищенных ботинках. Как всегда, флегматичный, с запахом табака и мыла. От меня же пахло облегчением и бегством. Подмышки слиплись от пота, но все улыбались, когда мы шли по проходу к алтарю. Руар выглядел так, словно ему тесно – помню, я еще подумала, что ткань костюма пытается усмирить его. Но лицо его было свободным, он прищурился так, что глаза стали похожи на щелочки. Даг сжал мою руку и тоже улыбнулся одними глазами.

Пусть я его полюблю.

Медленно выдыхая, я пыталась усмирить отчаянно скачущее сердце.

За семь месяцев до того наши с Дагом отношения вошли в серьезную стадию. Я ходила с Ливой на пастбище, под звяканье коровьих колокольчиков и ясные звуки манка, которыми призывали животных, тяжелое дыхание, неритмичное постукивание копыт о землю. В тот момент Европа горела, а в деревне гуляли британские моряки, которых подбили торпедой, так что они застряли на севере, но на пастбище было тихо, и мы впервые за долгое время оказались здесь вместе – я и моя сестра, которая теперь все чаще уносилась со двора на своем велосипеде.

– Пошли, Кора, будет весело! Поедем домой, как только ты захочешь, обещаю!

Друг отца видел, как она целовалась с одним из этих моряков на опушке леса, поэтому ей не разрешалось гулять допоздна, только со мной – наверное, поэтому-то она и звала меня. Почти каждый раз, когда она предлагала мне куда-нибудь отправиться, я отвечала, что у меня есть другие дела. Хотя, конечно же, мне хотелось с ней, только бы она не уезжала так далеко, только бы там не было так много народу. Она ездила к друзьям в Ренгшё и Глёссбу – шумным людям, с которыми я никогда не встречалась, с улыбкой выходила на любую танцплощадку, благосклонно реагируя на вопросы незнакомцев. В Ливе не было ничего от тетушки Гурли. Вокруг нее всегда толпился народ, а она стояла среди них с высоко поднятой головой. Я отказывалась. Но в тот вечер, когда я познакомилась с Дагом, она настояла. Тогда я ехала за ней на велосипеде всю дорогу до Бъёртомта, хотя уже стемнело.