– Правильно поступил товарищ Сталин! Они встречали немцев хлебом с солью и подарили коменданту белого коня и бурку! Так им и надо!

Мать пыталась тихо возразить:

– Ну, даже кто-то из них это и сделал, а причём здесь весь народ?

На что грузный и неприятный Салов заорал:

– Ты что говоришь, Углова? За такие разговорчики…. Смотри мне!

Уже позднее, когда мы стали большими, мать рассказала:

– Салов всё время домогался меня и, кроме этого, требовал тысячу рублей. А где я их найду? Если бы была эта проклятая тысяча – нас бы не выслали.

Это Салов мне прямо говорил:

– Есть разнарядка на высылку неблагонадёжных людей после освобождения города. Твой муж попал в плен и числится в этой категории. Ищи деньги – прикрою, если что!

Я не верила ему. Думала – просто вымогает и запугивает меня!

От отца уже два года не было никаких вестей. Как в 42 году получили письмо из Ростовской больницы, где он лежал с сильным обморожением, так и пропал отец! Ростов уже два раза переходил «из рук в руки» и, в конце концов, был освобождён от немцев. Фронт укатился уже за пределы нашей страны – на Запад и мы все ждали нашей победы.

И вдруг в наш маленький домик нагрянула беда. 31-го августа 1944 года я, как обычно, пришёл поздно вечером с матерью с работы. Поужинали, легли спать. Вдруг часа в три ночи раздался громкий, требовательный стук в окна дома (у нас два окошка выходили прямо на улицу). Испугавшись такой настойчивости, мама открыла дверь. В дом ворвались двое в штатском, грубо растолкали и подняли нас. Перепуганная насмерть мать плакала, кричала:

– Кто вы? В чём дело?

Страшные мужики закричали:

– Собирайся быстрее!

Мать зарыдала:

– Куда? Зачем? Куда нас поведёте? За что? Почему? Что я сделала плохого? Дайте ваши документы!

В ответ рычали:

– Вопросы здесь мы задаём! А документ тебе сейчас будет по башке, если не угомонишься! Ещё слово – прибьём! Собирайся быстрее, сука! Бери, сколько унесёшь! Собирай самое ценное и тёплые вещи. Вас высылают в Сибирь!

Мать, а вместе с ней и мы, ещё больше заплакали – заголосили:

– Что я плохого сделала для власти? Работала, как проклятая, в госпитале – лечила раненых бойцов! А малые дети что сделали? Они же ещё ничего не понимают!

НКВД – эшники заорали:

– Молчать, сказали тебе! А то… не будет никакой высылки. Прямо здесь тебя и твоих щенков задушим! Тварь – быстрее шевелись!

Мать, плача, собрала в простыни три узла. Мы, всхлипывая, вышли, подталкиваемые злыми дядьками, на улицу. Дверь в наш дом один из непрошеных гостей опечатал. Нам и в голову не приходило, что мы покидаем родной угол на целых одиннадцать лет! Ниже нашего дома – метрах в пятидесяти, стояла полуторка, в кузове которой сидели четыре женщины с детьми. Нас погрузили, машина тронулась. По пути заехали ещё к некоторым нашим соседям, которые уже стояли на улице. Нестеровы, Невские, Исахановы, Жигульские: еле всех погрузили, затолкали в перегруженный кузов. Кроме шофёра в кабине сидел конвоир и ещё двое стояли на подножках кабины.

Подъехали к товарной станции. Уже начало светать, и конвоиры торопились, гнали к вагонам, толкая и пиная всех подряд. Вагоны были грузовые, с зарешёченными двумя маленьким оконцами в самом верху. Шум, гвалт, плач, крики. Некоторые женщины падали в обморок. Наша мать глухо рыдала, тоже падала в обморок, опять вставала – её, с негнущейся ногой, подняли и затолкали одну из последних.

В вагоне по периметру три яруса полок из грубых, неотёсанных досок. В самом углу туалет – прорубленное в полу вагона круглое отверстие с решёткой внизу. Все места были уже заняты, и нам пришлось разместиться на полу рядом с дыркой – туалетом. Это было ужасно, но «оценить» такое соседство нам пришлось только позднее. Мать всегда считала себя «несчастливкой» и это, действительно, подтверждалось тысячи раз в её жизни. Поезд тронулся «в светлую даль». Только на третий день мы выехали из Минвод, когда полностью сформировался состав из сорока вагонов, т. к. к нам всё время цепляли вагоны в Ессентуках, Пятигорске, Минводах. Мы ехали в семнадцатом вагоне. Состав тянули два паровоза. В каждом вагоне находилось от тридцати до сорока семей. В основном было в семьях два – три человека, но были и одиночки. Состав двигался очень медленно, иногда мы стояли по нескольку дней на полустанках или больших станциях, пропуская воинские эшелоны. Несмотря на медленное продвижение, в поезде чувствовалась твёрдая дисциплина. Сотнями кричащих, растерянных, плачущих женщин и детей руководили суровые бдительные конвойные (по два на вагон).