– Не знала, Юлька, что ты мазохистка.

– Я и сама до сегодняшнего дня не знала. Ой, Машка, чего-то мне совсем плохо, – она, покачиваясь, пошла в комнату.

– Тошнит, что ли?

– Ага.

– Терпи, подруга, – она уложила ее на диван, а сама поскакала за тазом, – я с Пашкой полгода от унитаза не отходила, и ничего, выжила.

– И я выживу, – проглотив слюну, пискнула Юлька, – всем назло выживу. И буду самой счастливой.

Машка притащила из ванной пластмассовый таз, поставила на стул рядом с диваном.

– Доля наша бабья такая – любить, выживать, блевать да рожать, когда срок придет, – резюмировала она, – так что блюй на здоровье и думай о том, что все будет хорошо.

Так, за разговорами, уговорами и размышлениями о смысле жизни прошла неделя, за ней другая. Девушки много гуляли, разговаривали и однажды пришли к выводу, что жизнь – забавная штука и относиться к ней надо не иначе, как к шаловливому ребенку, иначе можно свихнуться.

Приняв условия, продиктованные судьбой, Юлька обрела душевный покой и такую нужную в ее положении силу.

Чувствуя себя в новом качестве как рыба в воде, она желала лишь одного – продлить очарование дарованных дней, чтобы допьяна насладиться ожиданием материнства и как следует подготовиться к новой роли.

Машка не переставала удивляться переменам, происходившим с подругой, и ни на минуту не выпускала ее из вида.

Так незаметно, в суете и заботах, прошло девять месяцев. И вот наступил долгожданный день. Малыш стукнул ножкой в живот, требуя немедленно выпустить его на свободу, и резво направился к выходу.

– Неужели началось? – встрепенулась Машка, услышав за стеной стоны. Она соскочила с кровати и прямо босиком помчалась в Юлькину комнату.

Юлька сидела на диване, пытаясь попасть ногами в шлепанцы, и потихоньку стонала.

– И давно тебя так колбасит? – обеспокоенно проговорила она, присев перед ней на колени.

– Минут двадцать назад началось, – схватив ее за плечи, затряслась Юлька, – точно не помню.

– Минут двадцать, говоришь? Это хорошо… – она подняла глаза к потолку, – сиди здесь и не дергайся. Сейчас часы принесу.

– Часы-то зачем? – заскулила Юлька, обхватив руками живот.

– Как зачем? Время будем записывать. Сколько минут прошло между схватками.

– Ой, Машка, что-то мне страшно. А вдруг я прямо сейчас разрожусь?

– Не разродишься, схватки только сейчас начались, – она вытащила из тумбочки карандаш. – Держи, время будешь записывать.

Юлька взяла в руки карандаш и тут же выронила его: «Ой, мама! По-моему, он вылезает!»

– Ничего не вылезает, – Машка прислонилась головой к животу. – Чего-то я не пойму, – озадачено пробурчала она, – схватки какие-то неправильные. Давай-ка лучше скорую вызовем.

Она вытащила из кармана мобильник: «Алле, скорая?! У меня сестра рожает! Адрес? Записывайте!»

Когда приехала скорая, Юлька, скрючившись, сидела за журнальным столом и за обе щеки уплетала вчерашние пирожки. Машка бегала вокруг нее с блокнотом в руках, записывая время «неправильных» схваток.

– Ну, роженица, заканчивай упражняться, – нахмурился доктор, отобрав у нее надкусанный пирожок, – сейчас в больницу поедем. – А пирожки, если не против, мы с собой заберем, а то бригада целые сутки не кормленная.

– Конечно, берите, – скривилась Юлька. – Пирожки очень вкусные получились.

Доктор молча сложил пирожки в пакет и, переведя взгляд на Машку, приказал собирать вещи.

– С нами поедете, – усталым голосом проговорил он. – И паспорт с полисом не забудьте.

Родила Юлька через сорок минут после приезда в больницу. Родила легко, без разрывов и осложнений, будто выпустила на свободу засидевшуюся в неволе птичку. Малыш был пышный, розовый, как свежевыпеченная булочка, и голосистый, как соловей.