Глаза Кондора полыхнули яростью. Он отстранился:

— На колени, рабыня, — прозвучало убийственно холодно и ровно, на контрасте с недавним жарким шепотом.

Я стояла истуканом. Не мелькнуло даже мысли исполнить приказ. Он схватил меня за волосы, дернул вниз. Я рухнула на камень, лишь успела вовремя выставить руки. Стояла на четвереньках и глохла от такого унижения.

— На колени!

Я, наконец, выпрямилась, но голову не опустила. Это было выше меня.

— Глаза!

Я не подчинилась. Продолжала открыто смотреть снизу вверх.

— Я прикажу выпороть тебя. Еще лучше — сделаю это сам.

Не знаю, какой демон в меня вселился. Внутри будто скопилось электричество, которое рвалось наружу. Было плевать на чувство самосохранения. Я уже нахлебалась унижений. Понимала, что это лишь начало, но уже была сыта по горло. Не подчинюсь. По собственной воле не подчинюсь! Я свободная имперка. Меня заманили сюда подлым обманом. Незаконной сделкой. Я не рабыня. И не буду ею. Тем более, для него.

Я поднялась без позволения, вскинула голову. Это был мой протест.

— Вы можете все. Принудить, заставить, опоить, наказать. Но по собственной воле я никогда не встану перед вами на колени. Я свободная имперка. Я не рабыня.

Не ожидала, что он улыбнется. Кондор вновь приблизился, приперев меня к стене, легко коснулся губ кончиком пальца:

— Встанешь… Ты сделаешь все, что я пожелаю. Ты полюбишь меня. Как своего господина. И как мужчину. Я тебе обещаю. — Он снова и снова водил с нажимом по моим губам, и я цепенела, как от гипноза. От его шепота, от его прикосновений, от странного вибрирующего страха, который никогда не испытывала. — И запомни одну вещь, Мирая: я пока не знаю, кто тебя заказал, но если ты позволишь ему овладеть тобой — пеняй на себя. Я буду очень, — он говорил прямо мне в губы, едва не касаясь, — очень недоволен.

Эта мягкая формулировка показалась красноречивее иных конкретных слов, в которых можно было не стесняться. Звучала с особым смыслом, от которого лихорадило. Я посмотрела на Кондора с недоумением, даже страх на мгновение куда-то забился:

— Разве от меня это зависит? Я здесь не могу даже защитить себя.

Его губы вновь исказила едва заметная улыбка:

— А ты сумей. Делай, что хочешь. И помни, радость моя: гость придет и уйдет. А я — останусь. — Он провел пальцами по моей щеке: — Рядом… очень близко…

Я сглотнула, не зная, что ответить. Что тут вообще можно было ответить?

Кондор отстранился. Неожиданно ухватил меня за талию и переставил от двери, будто вазу. Я услышала знакомый писк замка. Дверь с шорохом отворилась, и лигур вышел, оставив меня в совершенной растерянности.

10. 10

Дверь вновь щелкнула замком, и я с ужасом поняла, что заперта. Замурована в этой каменной коробке. Сердце колотилось, как безумное, меня бросало в жар. Шепот Кондора будто остался под кожей, въелся, расползался. Хотелось встать под душ, смыть его с себя, соскоблить ногтями. Всего лишь слова, пара небрежных касаний, но меня лихорадило, выворачивало, отдавалось в животе. Чудовище! Будь он проклят! Будь проклят!

Я обхватила себя руками, сжалась, старалась ровно и глубоко дышать. Сначала я прислушивалась, надеясь, что вот-вот отворят, но шли минуты, и ничего не менялось. Меня изолировали.

Я тут же вспомнила слова Финеи. Она предостерегала от неосторожных рассуждений о побеге. Просто слова, сказанные от отчаяния. Неужели так быстро узнали? Пальмира ясно видела, что мы разговаривали. Не думаю, что стоило большого труда надавить на несчастную Финею, чтобы она выболтала все. А, может, и давить не пришлось…

Мне будто перекрыли кислород. Я чувствовала это физически. Я не привыкла быть в одиночестве. Вокруг меня всегда были люди. Всегда. В оранжереях работники бесконечно сновали туда-сюда, мы все были на виду. Дома я делила комнату с мамой. Маленькую спаленку еще пару лет назад отдали Ирбису, понимая, что мальчик растет. И в редкие моменты, когда дома никого не было, я чувствовала себя примерно так же. Мне было пусто и тревожно, будто недоставало чего-то важного. Нет, не так… Сейчас я готова была выть от этой изоляции. И от мысли, что так может быть всегда.