Я вновь схватила ее за руку:

— Что будет дальше?

Она повела тонкими изогнутыми бровями:

— Как повезет. Но обычно, когда становится уже все равно, все заканчивается седонином. День за днем. Снова и снова. Пока не лишишься разума. Чем раньше ты сломаешься — тем ближе такой конец.

— Но ведь у тебя не так! Ты свободна. Только…

Я не договорила. Она нервно выдернула свою руку из моих пальцев:

— Лучше бы это был седонин.

— Почему? Ты ведь можешь уйти в любой момент. Ты сама говорила.

Пальмира нервно покачала головой:

— Не могу. Ничего не могу. Отстань.

Она подскочила, ухватилась за чашку, намереваясь уносить. Я поняла, что об этом спрашивать бесполезно — Пальмира не спешила откровенничать со мной.

— Постой. Этот лигур, Кондор. Кто он? Один из держателей?

Она покачала головой:

— Нет. Почему ты спрашиваешь?

Я опустила глаза:

— Просто спрашиваю.

Кажется, она не поверила:

— Будь с ним осторожна, Мирая. Очень осторожна.

К нам подошла рабыня-верийка. Гладкая, почти чистая, без характерных пятен. Бросила на меня короткий острый взгляд, но тут же обратилась к Пальмире:

— К господину Элару.

Я заметила как по лицу имперки пробежала нервная дрожь. Она почти отшвырнула чашку, расплескав жидкость, и выбежала из тотуса. Я ясно помнила слова о том, что Пальмиру намеревались наказать.

7. 7

Слова Пальмиры долго преследовали меня. Не выходили из головы. Я снова и снова освежала в памяти наш разговор, пытаясь выудить из него хоть какую-то зацепку, но все было бесполезно.

Мысль о том, что меня заказали, не давала покоя. Кто? Этот вопрос бился в голове, как закрытая в банке муха. Кто?

Я жила скромно и тихо. Утром уходила на работу, возвращалась поздно. У меня даже не было подруг, с которыми можно было бы продавать глаза в торговых галереях или околачиваться в хрустальных садах, глазея на высокородных. Мне это было не интересно. Я дружила лишь с Лирикой — такой же работницей оранжерей. Но все наше общение начиналось и заканчивалось лишь в их стенах. В последнее время мы только и говорили, что о лигурской абровене, которую, наконец, удалось культивировать вне Лигур-Аас. Тряслись над маленькими нежными кустиками и, как дети, радовались каждому новому цветку. Желтые, с длинными изогнутыми лепестками и толстым пестиком. А запах…

Но сейчас любые ассоциации с Лигур-Аас внушали вселенский ужас и стыд, потому что память вновь и вновь подсовывала темное лицо с холодными зелеными глазами. В уши вползали слова, брошенные перед тем, как Кондор ушел. Можно ли им верить? Что-то внутри подло подсказывало, что они не были ложью. Но лигур — не заказчик. Кому я могла понадобиться настолько, чтобы устроить весь этот подлый кошмар?

Высокородные приходили в оранжереи. Не редко и не часто. Просто приходили полюбоваться цветами. С женами, дочерьми, рабами. Это было совершенно естественно и не вызывало особого ажиотажа. Единственное — при подобных визитах полагалось обязательно вручать маленькие букетики из редких цветов. Мы с Лирикой часто преподносили их лично, потому что нас считали самыми миловидными из работниц. Управитель полагал, что на нас господам будет приятнее смотреть.

Лирика обычно ликовала. У нее просто крышу сносило от высокородных мужчин. Она лезла из кожи вон и изо всех сил старалась понравиться. Знаю, на что она надеялась — однажды стать любовницей одного из них. И устроиться, припеваючи, на всю оставшуюся жизнь. Но как же это было глупо! Я неоднократно пыталась спустить ее с небес на землю, но она лелеяла эту нелепую мечту, как самое драгоценное сокровище. А мне было смешно. Говорят, такое даже бывало, но я склонялась к мысли, что эти россказни распускают такие, как Лирика, те, кто хочет выдать желаемое за действительное. Какой резон высокородному, пусть даже из самой дальней ветви дома, связываться с простой свободной имперкой? Когда их дворцы полны наложниц на любой вкус.