— Как ты себя чувствуешь?

Я с трудом разомкнула слипшиеся губы. Язык будто распух во рту, почти не слушался.

— Что со мной было?

Она не ответила, тронула мои разметавшиеся волосы:

— Оставили… что ж…

Я приподнялась через силу:

— Ответь!

Пальмира отстранилась, смочила в чашке салфетку, положила мне на лоб и села на край кровати. В нос ударил свежий химический запах, и я прикрыла глаза от блаженства, вновь чувствуя острую прохладу.

— Ответь, умоляю.

Было сложно отличить кошмарную реальность от кошмарного сна, но боль не давала обмануться. Я на удивление четко помнила все, что со мной происходило, все слова, все взгляды. Все касания. Помнила голоса, каждую интонацию. Помнила, как тянулась за руками лигура, и это осознание убивало.

Имперка вновь тронула мои волосы:

— Ты что-нибудь помнишь?

Я отвела взгляд:

— Обрывки.

Та обреченно кивнула, и я различила на ее лице понимание. Она молча отошла, вернулась с бокалом сиоловой воды:

— Вот, выпей. Станет легче.

Я с опаской посмотрела на бокал. Очевидно, что тот чай, который она дала мне накануне, был отравлен. Я поняла это.

Пальмира догадалась, поджала губы:

— Не бойся, здесь чисто. Честно. Тебя не тронут какое-то время.

Я схватила ее за руку:

— Какое?

Она покачала головой:

— Я не могу это знать. От меня ничего не зависит.

Хотелось верить, что она говорит правду. Я забрала бокал, с ужасом замечая, что он ходит в руке. Поднесла к губам, глотнула. Прохладная жидкость смочила горло, и разом стало легче. Даже в голове просветлело. Я осушила все до капли, вернула.

— Что мне дали?

Она молчала какое-то время, покусывая губу. Наконец, произнесла:

— Седонин.

— Что это?

Она старательно делала вид, что занимается салфеткой. Долго полоскала ее в чашке, усердно отжимала. Наконец, снова наложила мне на лоб.

— Наркотик. Способный почти любую превратить в податливую шлюху.

Я сглотнула:

— Почти?

Пальмира кивнула:

— Бывают те, на кого не действует. Таких выбраковывают. Как непригодных. Считается, что такая холодная женщина ни на что не способна. Держатели не хотят рисковать. У них, — она зло хохотнула, — репутация.

— Значит, всех травят?

Она снова кивнула.

— И тебя?

Пальмира нервно сглотнула:

— И меня.

— И так каждый раз? — я замерла от ужаса.

Она покачала головой:

— Нет. Если только этого не требует гость. Но такое бывает редко — седонином напичканы все имперские бордели. Здесь хотят нечто другое. То, что не доступно за стенами Кольер. Они пресытились. Обычные рабыни их мало привлекают. — Пальмира сжала зубы: — Они хотят иных ощущений.

— Что значит «иных»?

Она молчала. Я опустила голову, понимая, что не дождусь ответа:

— Эти люди… они сказали, что меня заказали.

Пальмира окинула меня понимающим серым взглядом:

— Сочувствую. Мне, правда, жаль.

Я схватила ее за руку:

— Но кто?

Пальмира пожала плечами:

— Разве угадаешь? Покопайся в памяти, поищи ответы. Может, отыщешь… Могу сказать лишь одно: простых заказчиков в таких делах не бывает. Это очень большие деньги… — она осеклась, нахмурилась: — Как тебя зовут?

— Мирая.

Она кивнула:

— Это очень большие деньги, Мирая. Дикие деньги.

Я откинулась на плоскую подушку, чувствуя, что слабну. Вглядывалась какое-то время в посеревшее лицо Пальмиры. Она была не такой, как вчера. Ее что-то очень угнетало.

— Дикие деньги? За то, чтобы через год или два отпустить нас?

Она отвела глаза, какое-то время молчала. Наконец, покачала головой:

— Мне больно отнимать у тебя надежду, но… Войдя сюда рабыней, ты больше не выйдешь. Никогда. Забудь об этом. Смирись.

Я стиснула зубы, напряглась, будто пыталась отгородиться от этих слов. Самым ужасным было понимать, что она не лжет. Я осознавала это где-то глубоко внутри, знала с самого начала, едва увидела эти последние графы в договоре.