Антон вспомнил, как Людовик вытирал нож о штанину. Мэл – злее?

Он помнил зеленый двор под ногами, скрип жестяного козырька, угрюмую решимость кого-то за что-то наказать.

Себя? Ленку? Маму?

Весь последний месяц он находил и выписывал в блокнот изречения великих и просто известных. О том, что события имеют свойство развиваться от плохого к худшему, что если неприятность может произойти – она обязательно происходит, о том, что единственный свободный выбор в этой рабской жизни – отказ от нее.

Он помнил момент толчка. Он даже полет немного помнил. Секунда, замирание, и кровь в жилах превратилась, кажется, в холодец…

И он знал, что было потом. Он очень многое откуда-то знал.

Мама вернулась с работы, вымыла руки и стала готовить ужин. На столе в кухне стоял маленький телевизор, там крутили сериал…

Телефонный звонок зазвонил одновременно на экране – и в прихожей.

Мама вытерла руку о полотенце и подняла трубку.

И голос, незнакомый и официальный, спросил ее, она ли такая-то.

И тогда она все поняла.

…Саша и в самом деле забросил – красиво завершил атаку зеленых маек.

И тут же упал, потому что в шее у него сидела короткая стрела с черным оперением.

– Ее выдергивать трудно, – сказал кто-то, кажется, Олег.

Выдернули. Из маленькой дырочки выкатилась большая капля крови, сползла вниз, оставляя вокруг шеи лаковую спиральную дорожку. Докатилась до ложбинки между ключицами, остановилась; Саша вытер шею тыльной стороной ладони. Не стер – размазал.

Вова с Антоном провели несколько комбинаций, но безрезультатно.

– Тебе в бросках надо тренироваться, – в сердцах выговаривал Вова. – А то комбинируй-не комбинируй, а результативность никакая… Команду подводишь!

Людовик был доволен, покачивал острым носком ботинка. Мэл грыз соломинку.

Антон устал. Мышцы повиновались, и ноги были легкие, будто на разминке – тем не менее внутри он устал смертельно. Сверху палило невидимое солнце, под ногами поблескивал оледеневший снег, оранжевой молнией метался перед глазами яркий пупырчатый мяч. Вова что-то говорил – Антон понимал с пятого на десятое.

– Тоша, – позвал Мэл. – Подойди сюда…

Антон подошел. Тень забора упала на лицо – на мгновение сделалось легче.

– Тоша, – сказал Мэл. – Я ведь на тебя рассчитываю. Возьми себя в руки, а то, гляди, у меня уже двое кандидатов на твое место в заначке… Понял?

– Мне бы отдохнуть, – выговорил Антон.

– Не нужно тебе отдыхать… Ты в прекрасной физической форме, – Или ты играешь сейчас – или отправляешься, куда следует… Понял?

Антон молча кивнул. Вернулся на площадку; перед ним расступились.

– Играй, – сказал Саша умоляюще. – Там – хуже. Поверь.

Утра не было. Не было ночи. Никто не ложился спать. Антон только теперь понял, что это такое – быть без времени.

Может быть, они играли день. А может, неделю. А может, год. Мышцы не уставали – не выдерживали нервы. Игра делалась все напряженнее; фол следовал за фолом, штрафной за штрафным. Противники, прежде более чем лояльные друг к другу, теперь чуть что сыпали оскорблениями и даже норовили ударить. Счет был тысяча двести шестьдесят четыре – тысяча двести шестьдесят в пользу команды Мэла. Антон набрал девятьсот двадцать шесть очков и сделал четыреста пять «подборов».

Кажется, Людовик и Мэл тоже поддались азарту. И тоже повздорили; они сидели, не глядя друг на друга, и с каждым броском все стремительнее разворачивали «гонку вооружений».

Антон получал сперва камнем по затылку. Потом дротиком в шею. Потом ножом в спину. Потом стрелой в сонную артерию. Потом во время его броска раздался выстрел; мяч прокатился по кольцу и не попал в корзину. Пока Антон лежал на снегу с пулей в пояснице, Мэл и Людовик устроили тихое разбирательство: Мэл утверждал, что соперник выстрелил не в момент броска, а раньше, а Людовик предлагал ему проигрывать с достоинством.