Игра началась снова, но Антон уже не понимал ее. Был наблюдателем. Видел, как «желтые» рвутся к кольцу, какое ожесточенное сопротивление оказывают «зеленые»; видел, как Вова орет на Игоря. Видел, как Олег идет в атаку, выпрыгивает на линии штрафных для броска – но вместо того, чтобы атаковать корзину, дает красивую передачу Саше, который к тому времени освободился от опеки. Саша взметнулся над кольцом – в эту секунду железный шарик, подшипник от какого-нибудь гигантского колеса, ударил его в висок.

Мяч прокатился по ободу корзины – но внутрь так и не попал, свалился снаружи; кто-то – Людовик! – разочарованно выругался.

– По-прежнему два-ноль, – удовлетворенно сообщил Мэл.

Саша поднялся с подмерзшего снега. Слепо огляделся. Скользнул взглядом по Антону, но не увидел его.

– И снова мяч в игру, – сказал Мэл. – Что с тобой, Тоша?

Антон молчал. Смотрел, как Саша бредет по площадке – по-прежнему вслепую. Как будто перед глазами у него до сих пор темно.

– Что с тобой, Антон? Идет игра…

– Но я так не могу, – сказал Антон.

Людовик усмехнулся. Резко запрокинул голову, водворяя на место очочки. Тряхнул длинными тусклыми волосами.

Мэл поднял брови:

– А через «не могу»? Как тебе мама в детстве говорила, когда ты отказывался от каши?

Слово «мама» было, как скрип железа по стеклу. Антон дернулся; Мэл кротко улыбался и смотрел ему в глаза.

Тогда Антону – снова – захотелось спрятаться. И от этого взгляда, и от слова «мама», и от всего. Он подобрал мяч; где-то внутри его крепло знание, что спрятаться можно в игре. Ему захотелось забросить оранжевый шар в кольцо – захотелось с такой силой, как хочется иногда почесать зудящий комариный укус.

Вперед. Стук мяча о мерзлый снег. Вова понял его сразу же – отличный он разыгрывающий, Вова. Передача, еще передача, обманное движение; рывок, обводка, прыжок…

Что-то ударило Антона сзади. Он споткнулся и упал, растянувшись на снегу; он не чувствовал тела и не мог видеть своей спины, но откуда-то знал, что прямо из середины ее точит сейчас рукоятка тяжелого метательного ножа, что это конец, что это несправедливо, и подло, однако жестокая игра наконец-то закончена…

– Четыре-ноль, – донеслось издалека и сверху.

– Это только начало, – донеслось в ответ.

– Хорошее начало… Ты видишь, Лю, я был прав.

– Продолжаем…

– Продолжаем…

– …аем…

Антон закрыл глаза, ожидая, пока назойливое эхо в ушах не стихнет совсем. Пока не настанет окончательная тишина.

– Что ты разлегся? – носок ботинка несильно ткнул его под ребра. – Вставай…

И Антон почувствовал, как из спины у него – вжжик! – с усилием выдернули нож.

– Вставай-вставай… Поднимайся.

Его взяли за майку и потянули вверх; он понял, что снова может двигать руками и ногами. Что спина глухо болит, будто по ней ударили сгоряча древком лопаты. Был такой случай когда-то в деревне, сосед очень обиделся за обобранное вишневое дерево и…

Деревня? Сосед?

Он встал на четвереньки. Потом сел на корточки; Людовик стоял рядом, вытирал нож о штанину, насмешливые, но не злые глаза поблескивали из-под мутных стекол:

– Удачно тебя Мэл подобрал… Упрямый ты. Играем дальше?

– Сейчас? – тихо спросил Антон. И сам услышал, каким жалобным получился вопрос.

– Ну что, пусть отдохнет? – донесся откуда-то издалека голос Мэла.

Антон через силу выпрямился.

– Ладно, – усмехнулся Людовик. – Ступайте, ребята, в душевую.

Стены душевой были облицованы белой кафельной плиткой. Кое-где вместо выпавших кафельных квадратов темнели пустые бетонные четырехугольники; на потолке набрякали тяжелые капли, а из душа – пластмассового распылителя на высокой никелированной трубе – широким веером хлестала горячая, очень горячая вода. Антон попытался покрутить вентиль – тщетно; температура воды не регулировалась.