– На каком – на том? – Мышкин вспомнил разговор с Волкодавским.

Но Ладочников отмахнулся.

– Он у каждого свой, – ответил он и включил компьютер.

На мониторе появились две красотки – одна в черном, другая в белом. Прозвучали первые симфонические аккорды «Гренады» – великолепного шлягера Агустина Лары, мексиканца, сочинившего лучшую испанскую песню на все времена. Дмитрий Евграфович загорелся. даже стал подпевать:

Ладочников кисло поморщился: у Мышкина совершенно не было слуха. Но он страстно любил музыку – такое нередко случается с «глухарями».

– Бог ты мой! – грустно восхитился он, когда песня затихла. – Как они танцуют! Сколько радости, сколько жизни, какая красота!

– Испанки! Они уже в утробе матери разучивают фламенко. И потом танцуют, как чертовки.

– Только не эти, – возразил Мышкин. – Тут не дешевка, не сельская самодеятельность типа Орбакайте или Аллегровой. Профессионалки явные.

– Точно! – подтвердил Ладочников. – Обе из балета Клода Пурселя. Почему ты так решил?

– Да потому, что я не вижу танца. Я его только чувствую – и все.

Он был совершенно прав: это тот уровень искусства, когда не видны ни автор, ни материал, ни исполнитель. Такая легкость дается каторжным трудом, плата за нее – растянутые и разорванные сухожилия и мышцы, раздавленные коленные мениски, но самое мучительное – страдания от постоянного голода и днем, и ночью. Лишние сто граммов веса могут уничтожить плоды многомесячных тяжких трудов.

– Кто сейчас для тебя спел, знаешь?

– В первый раз вижу. Правда, голосами немного напоминают певичек из дуэта «Баккара» – помнишь такой? Лет двадцать назад появились – две ослепительные звезды! Но как-то быстро исчезли. Правда, успели выпустить за три года шестнадцать миллионов пластинок.

– Это они и есть.

– Да ну? – изумился Мышкин. – Неужели? Ну-ка, еще раз.

– У меня еще четыре клипа есть.

– Крути!

И опять Дмитрий Евграфович взялся подпевать и даже подтанцовывать, щелкая пальцами, как кастаньетами.

– Не украшай! – поморщился Ладочников. – Пусть поют, как могут.

– Спасибо, друг! – наконец с чувством сказал Мышкин. – Будто в отпуске побывал! Или, еще лучше: словно мне машину бесплатно отремонтировали!

– Так нравятся?

– Неужели непонятно? – удивился Дмитрий Евграфович. – Нота бене, Серега: во всем их репертуаре только одна минорная песня. Только одна! Все остальное – мажор, богатейший шлейф положительных эмоций. Так бы и приволокнулся за одной… потом за другой… потом снова за первой.

– Скромности у тебя на десятерых.

– Верно подмечено! – подтвердил Мышкин. – Я себя частенько недооцениваю. Жаль, так и не удалось вживую увидеть этих… как ты их назвал? Испанских чертовок.

– Хочешь увидеть?

– Спрашиваешь!..

– Послезавтра они выступают в «Октябрьском», – буднично сообщил Ладочников.

Дмитрий Евграфович сначала онемел.

– Шутишь! – воскликнул он. – Или врешь!

– Не сейчас. Только почему-то с ними будет Лев Лещенко.

– Зачем им Лещенко? – удивился Мышкин. – Зачем им кузнец?

– Вот и узнай, – предложил Ладочников.

Он открыл свой бумажник и достал из него два билета.

– Вот. Дарю!

Дмитрий Евграфович опять сразу ничего не понял. До него дошло лишь тогда, когда Ладочников сунул билеты ему в карман халата.

– Постой, постой! – забормотал Мышкин. – А ты?

– Увы, не получается, – развел руками Ладочников. – Срочно ухожу в отпуск. Послезавтра буду очень далеко отсюда.

– Старик!.. – растроганно произнес Дмитрий Евграфович. – По гроб не забуду! Сколько я тебе должен?