– Пока… – вырвалось у нее.

– Я думаю, он и сам все прекрасно понимает, да, видимо, трудно расставаться с мечтой о «рабочем рае».

– А вам, похоже, предложат ему помочь?!

– Похоже.

«Похоже… похоже… И мне уготована какая-то роль». – Она стиснула зубы, но внезапно ее слегка обожгло:

– Фюрер… вызвал их обоих в Бергхоф?

– Да, фюрер назначил совещание. Приедут еще Геббельс и Риббентроп.

Маргарита стала смотреть в окно, на замелькавшие вдоль дороги сосны.

«…Ты так нужна ей теперь… Ты сумела бы поддержать… Твое присутствие внесло бы свежую струю…» – проникновенно лгал в письме Адольф.

Она безнадежно вздохнула, вспомнив, как прочитала его письмо, а через час, отвезя к подруге детей, уже сидела в вагоне, мучаясь от нетерпения и беспокойства за Эльзу. Поверила. Не усомнилась, не спросила себя: отчего не написал Рудольф, отчего сама Эльза ни разу не намекнула, зачем вообще она так понадобилась там, куда ее никогда не звали. Просто поверила словам, забыв, кем они писаны.

Сосны стояли теперь сплошной стеной, а горы как будто отодвинулись, и шоссе начало свой последний самый крутой подъем.

Почувствовав на себе осторожный взгляд Тодта, Маргарита чуть откинула голову:

– Вы уже бывали в Бергхофе?

– Был. Один раз.

– Брат писал – здесь много всего настроили: теплицы, молочную ферму, чайный домик, под названием «Гнездо орла». Забавно.

– Меня как раз и вызывали для консультации по поводу дороги к этому строению. Рейхсляйтер Борман собирался пробить тоннель в скале.

«…Бергхоф никто не любит… Тут шумно, постоянно что-то строится, сверлят дыры в горах, вечный гул…» – писал ей в Париж Гитлер. – …А мы все так нуждаемся в покое».

– Фрейлейн желает пройти к себе или… – спросила горничная, сопровождавшая ее наверх.

Подразумевалось, что фрейлейн должна пройти к себе.

– Проводите меня прежде к рейхсляйтеру Борману.

– Как вам угодно, – горничная кивнула.

Тотчас из пола вырос адъютант и щелкнул каблуками. Ее проводили в гостиную с двумя бюстами фюрера, глядящими на тех, кто входил, и к ней вышел Борман, сосредоточенный, как человек, вынужденно отложивший срочные дела. Они одарили друг друга безмятежными улыбками. Он поцеловал ей руку, задал несколько дежурных вопросов, оставаясь все время начеку, и не ошибся.

– Мне хотелось бы немедленно поговорить с фюрером, – твердо произнесла Маргарита. – Будьте так любезны проводить меня к нему.

Борман кивнул. Это было скверно, но все-таки лучше, чем если бы она отправилась к Гитлеру одна. Идея вызвать ее из Парижа принадлежала ему, Борману, с той только разницей, что он-то предлагал подтолкнуть Гесса; Гитлер же взялся написать сам. Что ж…

Борман прошел с ней в другую гостиную, куда выходила дверь кабинета Гитлера. Здесь бюстов не было. Маргарите сразу бросилась в глаза большая фотография Виндзоров, висящая прямо против входной двери. Еще десятка три фотографий в художественном беспорядке лежало на круглом столике у самой двери в кабинет. Борман прошел в эту дверь, а она присела у столика и принялась рассматривать снимки.

В гостиную вошел Геббельс с папкой и, увидев Маргариту, несколько опешил:

– Грета? Вот неожиданность! С приездом!

– Здравствуй, Йозеф!

Он пожал протянутую руку:

– Прости… я приглашен…

Она кивнула. Через минуту, тоже с папкой, появился фон Риббентроп. Склонившись, коснулся губами ее пальчиков: она заметила, что рука у него слегка дрожит. Он спросил о дороге, здоровье детей. Застывшее красивое лицо казалось кукольным. Он даже не нашел в себе силы растянуть губы хотя бы в какое-то подобие улыбки.

Когда Риббентроп скрылся в кабинете, оттуда вышел Борман, оставив наполовину открытой дверь: