Вряд ли верно будет сказать, что они с женой любили друг друга, бурные страсти были чужды обоим, но между ними существовало отличное взаимопонимание и взаимное уважение. И лишь спустя много лет пришло осознание, каким уникальным существом была покойная Танюша. Другие женщины ждали то взрывов страсти, то яркой игры эмоций, то удовлетворения своей корысти. То есть всего того, чего Бродов не умел и не желал вносить в отношения. Оказалось, что тихая, понятливая, покладистая Танюша была вовсе не правилом, а исключением, что ему просто так вот повезло в начале жизни, но, увы, ненадолго.

К двадцать пятому Бродов имел уже пять лет партийного стажа и приличную должность; о послереволюционном голоде давно не вспоминали. Тем страшнее была нелепость: что человек уходит ни с того ни с сего, посреди установившегося наконец благополучия. Для Николая Ивановича это стало тогда неожиданно сильным ударом. Правда, долго унывать не пришлось: партпризыв в ряды Красной Армии, учёба в военной академии, а дальше – Генштаб туго закрутили его жизнь совершенно новой спиралью…

Послышались лёгкие торопливые шаги в коридоре, и Николай Иванович усмехнулся: вдвоём прибежали. На душе полегчало. Дверь кабинета только приоткрылась, а головная боль уже начала стихать.

Несмотря на напряжённый график занятий, мы с девчонками успевали в обеденный перерыв выскочить погулять. У девчонок были свободны вечера, и они ходили учиться в школу медсестёр. Я же опять всех догоняла, поэтому занималась и по вечерам, а на ночь до самого отбоя с наслаждением читала книги, мир которых впервые открылся мне. Само собой – приключения.

Помимо специальных предметов, мы осваивали и программу общеобразовательной школы. Но усесться за настоящую школьную парту мне опять не привелось. Московские школы осенью сорок первого работали госпиталями, призывными пунктами, и другие нужные прифронтовому городу учреждения в них расположились, а школьников не сзывали за парты пронзительные трели звонков. Старшие девушки хотели сами заниматься со мной, но Николай Иванович был категорически против, поэтому меня, как и старших, обучали, что называется, на дому настоящие учителя. Товарищ Бродов поставил задачу: каждому в свой срок окончить экстерном десятилетку.

Днём в перерыве между экспериментами и занятиями мы бегали вместе на улицу – то купить что-нибудь в галантерейной или керосиновой лавке, то в магазине отоварить карточки, изредка – без дела прошвырнуться по бульвару. Девчонки устроили мне экскурсию к исполинскому котловану будущего Дворца Советов – незабываемое впечатление! – и к реке, заставленной ближе к Кремлю маскировочными баржами. Другой раз мы прошлись до музея имени Пушкина и даже чуть дальше. На более длительные прогулки перерыва не хватало.

Всякий раз, выходя из особняка, мы надеялись застать момент, когда на площади спустят аэростат заграждения, чтобы поглядеть на него вблизи. В окно иной раз удавалось увидеть подъём или спуск воздушной махины, но особо времени торчать у окон не было. И вот, как-то раз, когда мы с девчонками шли по Кропоткинской площади, прямо рядом с нами пронесли огромнейший аэростат. Его, как коня, вели в поводу девушки в форме, на вид – не старше Лиды. Мы трое с завистью переглянулись. Наша работа не хуже, но держать в собственных руках летучую махину – кому не хотелось бы?! Правда, потом ребята-технари из Лаборатории спустили нас с небес на землю, посмеявшись над нашими восторгами: «Эх вы, ‘аэростат’! Кнопкам вроде вас не управиться с аэростатом. Девушки из ПВО несли газгольдер – мешок с газом для заправки аэростатов». Нам было ужасно стыдно: как же сами не заметили разницы?! Ведь в нас нарочно развивают наблюдательность, а мы…