Так начал формироваться еще один коллективистский аргумент в пользу протекционизма. Чтобы регулировать экономическую жизнь страны из единого центра, связи с внешним миром также необходимо держать под контролем. Излагая свое видение «националистической» утопии, Эдвард Беллами занял вполне определенную позицию в этом вопросе:

Фабианский памфлетист и драматург Джордж Бернард Шоу придерживался тех же взглядов. Вработе «Фабианство и фискальный вопрос» он писал, что если протекционизм означает «продуманное вмешательство государства в торговлю» и «подчинение коммерческого предприятия национальным целям, то социализм ему не враг». Напротив, утверждал Шоу, социализм следует считать «ультрапротекционизмом»{104}. А в Германии государственные социалисты развернули яростную атаку на свободу торговли, что было частью большой кампании против laissez faire и «манчестерства».

Нужно признать, что многие сторонники централизации, особенно из числа левых, противились протекционистской логике разделяемой ими позиции. Свобода торговли взывала к интернационализму; к тому же политика низких таможенных тарифов обычно ассоциировалась с дешевым хлебом, а потому считалось, что она выгодна рабочему классу (как изменились времена!). Но энергия централизации была сильнее традиций и классовых интересов. В итоге судьбы коллективизма и протекционизма слились. В середине XIX в. просвещенные люди почти единодушно были сторонниками свободы торговли; к концу столетия протекционизм опять стал интеллектуально респектабельным.

После восстановления респектабельности протекционизма начался заметный откат от принципов свободной торговли на практике. В Германии прорыв произошел в 1879 г. с принятием бисмарковского «стального и ржаного» тарифа. Во Франции тариф Мелина поднял пошлины на сельскохозяйственные товары на 10–15 %, а на промышленные – более чем на 25 %. В 1880-е – 1890-е гг. ставки таможенных пошлин выросли также в Швеции, Италии и Испании. В США импортные пошлины были повышены во время Гражданской войны и оставались высокими до конца столетия; они дополнительно выросли в 1890 г. с принятием закона Маккинли. В Латинской Америке импортные пошлины постепенно повышались в последней четверти XIX в. В России пошлины всегда были чрезвычайно высокими и никогда не снижались{105}.

Однако не следует переоценивать прямого воздействия возродившегося протекционизма на новую мировую экономику. Средние ставки таможенных тарифов выросли, но накануне Первой мировой войны были еще сравнительно умеренными: менее 10 % во Франции, Германии и Великобритании; 10-20 % в Италии; 20-30 % в США; 20-40 % в России и Латинской Америке. При этом таких нетарифных барьеров, как квоты или валютный контроль, еще практически не существовало{106}. Протекционистские меры замедляли ход глобализации (и закрывали ей доступ в некоторые регионы и сектора промышленности), но не могли остановить ее полностью. Несмотря на препятствия, интернационализация экономической жизни успешно продолжалась в период перед Первой мировой войной.

Тем не менее продвижение в сторону протекционизма создало в международных отношениях атмосферу напряженности и конфликта. В утопии Беллами национальные плановики каким-то образом умудряются регулировать импорт и экспорт, не вызывая ни малейшего недовольства за рубежом. Но в реальности торговые ограничения неизбежно восстанавливают страны друг против друга. Когда из-за вмешательства правительства граждане одной страны лишаются возможности вести дела с гражданами других стран, нужно быть готовым к тому, что это вызовет раздражение за рубежом. Ведь в конечном счете это ведет к снижению уровня благосостояния в других странах. Высокие таможенные тарифы в одной стране душат экспортную промышленность других стран, а эмбарго лишает их необходимого сырья, промышленных товаров и капитала. Если зависимость от иностранных товаров или рынков достаточно велика, торговые ограничения могут стать вопросом жизни и смерти.