– Что репетируем?

Все переглянулись. Верти выронил крест. Хэпи, словно нехотя выйдя из образа, ответил небрежно с улыбкой мастера:

– Отрабатываем немые сцены.

– Вот ты где! – В зал неожиданно ворвался Гордас и, никого не замечая, стремительно направился к сцене.

Руфус продолжал сидеть в кресле первого ряда, ничем не выдавая себя. В полушаге от него стоял Вальсам, тоже никак не замечая чужого присутствия.

– Гордас! – шепнула Сола, кивнув в сторону Вальсама.

Но Гордас не слышал.

– Где твоя косынка, Хэпи? – начал он с резким раздражением. – Я всегда думал, что ты под ней прячешь золотой рог или метку богов, или клеймо адского пламени… что ж ты так оплошал, нельзя героям обнажать свои лбы, свои тайны. – Гордас подошел к сцене, подобрал сорванную Хэпи косынку и подал ему. – Иначе все поймут… – он снизил голос до предупредительного шепота, – …что-тайны-то и нет вовсе.

– Гордас! – еще раз попыталась Сола.

– Я смотрю, ты тоже без короны, – холодно ответил

Хэпи, принимая из его рук косынку. Вальсам мрачно зааплодировал:

– Продолжайте, Гордас. Почему вы не отвечаете?

– Позвольте… – хотел было Хэпи, но Вальсам, даже не повернувшись в его сторону, не дал ему продолжить, перебив нежно: – Где Азраил?

– На бис желают кликать королей, – заключил Хэпи, спрыгивая со скамьи и на ходу затягивая косынку на лбу.

– «Я видеть его хочу», – произнес Вальсам нетерпеливо, продолжая игнорировать реплики Хэпи.

– Видите ли, – ожила Сола.

Хэпи незаметно вышел из зала.

По гранатовым стенам расползалось живое пламя. Хищные морды вырисовывались из оранжевого огня, оскаливали зубы, когтистые лапы впивались друг в друга. Тела причудливых существ сплетались в жаркой бойне. Разбрызгивая огненные капли, пламя ревело. Рыжеволосый человек сидел посреди хищного огня, опустив голову на руки. Едва наброшенная на плечи черная материя подчеркивала неестественную бледность кожи. Глаза, по-прежнему пустые, ничего не выражали. В них не было уродства, напротив, они очень подходили этому мистически страстному лицу. Мраморные руки с выпиленными длинными пальцами были крепко сцеплены на груди. Жизнь давалась ему с трудом. Мелкая дрожь сводила тело, и неземной звук, покорявший рабскому служению слух, был лишь стоном, с которым вырывалась на волю тяжесть шевелящегося дыхания. Равнодушно взирая на разворачивающуюся драму и заглушая треском драгоценный голос, оранжевый огонь поднимался по стенам колодца, подобно винтовой лестнице. По ней двигались две тени. Перемещаясь медленно и бесшумно, казалось, они что-то искали. Хищные морды, высовываясь из пламени, скалили блестящие зубы, шипели, задирая когтистые лапы, но так и не осмеливались дотронуться. Тени остановились напротив небольшой трещины, внезапно возникшей в гранатовой плоскости. Быстро увеличиваясь, та создавала проход. Можно было заметить красные подтеки, застывающие кровавой смолой, словно бы это была не стена, а живое существо, которое разрывало свою плоть. Тени нагнулись и проскользнули внутрь. Тотчас стена затянулась. Рыжеволосый человек хотел их окликнуть, позвать к себе, но не знал, как: дарованный драгоценный голос ему пока не подчинялся. Он встал на ноги, сделал несколько шагов – очередная судорога жгучей болью свела тело.

Идя по коридору, Хэпи вдруг остановился и, вонзив указательный палец в стену, закрыл глаза. В голове возмущенной толпой проносились звенящие мысли. Он часто замечал, что удача – не на его стороне, но в последнее время ему приходилось особенно трудно. И хотя у Хэпи имелось собственное мнение относительно таланта, слова Гордаса пробудили умело забытые чувства. Недовольство ролями, что он играл в этом театре, с прежней силой поднялось из глубин души. Хэпи был упрям: однажды решив не выпрашивать ролей, а заслужить их, получить по праву, он следовал этому, не отступая ни на шаг. Хэпи измерял талант исключительно на своих придуманных весах, где сила тяжести начинала действовать лишь при добавлении удачи, стечений обстоятельств, совпадений. Все это вместе весовой примесью растворялось в чистом таланте, и только тогда он тяжелел и перевешивал. Но разве будет честным весовой поединок, когда в одном случае талант чистый, а в другом он с примесью? Хэпи знал ответ, и оттого казался спокойным за свою судьбу, да и за все происходящее вокруг.