– Ну вот и все, – нежно произнесла красная Мантия. – Теперь… – обратилась она к теням другим, властным голосом, – Ступайте в библиотеку. Разыщите Гилта. Он передаст вам книгу.

Полупрозрачные плащи скрылись в густых огненных зарослях, подчинившись приказу.

– Прекрасный мой козырь. – Мантия еще немного задержалась, словно любуясь красотой ею созданного существа, затем исчезла в возникшем проходе гранатовых стен, что переливались в жарких отблесках пламени.

Рыжеволосый юноша еще долго всматривался бездонными глазами в живой огонь, пытаясь разглядеть в нем источник недавнего голоса, но там уже никого не было.

В отличие от Гордаса, который появлялся в театре исключительно в деловых костюмах, Хэпи, вне зависимости от времени года, носил яркие, преимущественно однотонные, приталенные рубашки с безупречно подобранными под них цветными косынками, что он повязывал на лоб.

Пока Гордас кричал, так и не стянув с себя белого одеяния, Хэпи, уже переодевшись, поглядывал на него с видом добродушного равнодушия и не перебивал.

– Вот-вот, я и говорю, только косынку свою дурацкую оставил. И как это тебе Вальсам позволяет носить на сцене эту дрянь!

– У нас с ним договор, – невозмутимо ответил Хэпи.

– Договор?! – не унимался Гордас.

– Не нравится мой сценический образ?

Спокойствие Хэпи Гордаса раздражало:

– Ты не горд, ты таланту своему давно определил место: где-то среди второстепенных ролей, а то и вовсе – эпизодических, ты не горд, значит, ты слаб, ты не в силах быть Азраилу соперником. Но ты умен, даже слишком. Итак, решение умного человека – быть ему другом, – с мрачной торжественностью заключил он.

– Да ты что, – искренне удивился Хэпи.

– Почему, объясни, тебе достаются такие незначительные роли? – Гордас скрестил руки на груди. Голос его звучал тише, но также заносчиво.

– А что тебе с того?

– Мне? Я, может, ему и лучшим бы другом был… – Гордас рывками начал стягивать с себя белое одеяние, – если бы сил не хватало быть ему соперником! – Снежная материя с шумом скомкалась у его ног.

– Гордас, – Хэпи с упреком посмотрел на него, – зачем ты так? Я ему друг не из-за того, что я хуже, но равен ему, я достоин быть ему другом, а роли раздает не он…

– Вальсам! —договорил за него Гордас. – Давайте, валите все на режиссера, – проворчал он вполголоса. – Вальсам ставит уже не первый спектакль, что пользуется успехом у зрителей. Это о чем-то да говорит.

Хэпи кивнул:

– Все подчиняется его великому замыслу.

– А-а, – догадался вдруг Гордас. – Ты, я понял, не ищешь соперников только потому, что боишься их найти.

– Версия, – согласился Хэпи, – но опять неверная: я не боюсь. Человеку свойственно сомневаться в себе. Механизм самокритики побуждает нас к совершенствованию. Осуждение общества только подстегивает этот механизм, – уверенно разъяснил он. – Так что, будь королем, Гордас, раз так хочешь им быть. Зачем кого-то убеждать в собственном величии? – Его тяжеловесные слова оказали свое гипнотическое действо: Гордас закусил губу и замолчал.

– А насчет меня… – Хэпи закрыл на мгновение глаза, самовлюбленно улыбнулся. – Я уже сказал, я не сравниваю. Я не выбираю. Мои роли – не главные. Так, может, я сам эпизодичен, сам я не целен и состою из оттенков? Я и не сыграю цвет.

Он вздохнул и вышел из комнаты. Казалось, все возможные мысли, глубокие и мелкие, простые и сложные, были им уже однажды передуманы, потому любой вызов Хэпи мог воспринять не иначе, как ответив на него давно заготовленными фразами.

Гордас зачесал назад черные в пепел густые волосы, что были ему по плечи, заломил их за уши, обнажив лоб и светло-зеленые глаза.