А я стою один меж них

В ужасном пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других…

Максимилиан Волошин

Тысяча девятьсот девятнадцатый год, Гражданская война в разгаре. Наш город Борисоглебск уже который раз переходил из рук в руки. Победа красных и белых одинаково сопровождалась эвакуацией, разрухой и голодом. Перемена власти совершалась мгновенно. Утром жители видели на улицах добродушных красноармейцев, занятых походной кухней, а к вечеру натыкались уже на чубатых бородачей, бродивших с нагайками в поисках евреев и коммунистов. Раздираемое междоусобицей мирное население невольно вовлекалось в эту жестокую борьбу, нередко одна семья являлась представительницей двух враждебных лагерей. Немало было и таких, которые со страхом отсиживались в погребах, а ворота держали на запоре. Власть красных, как только она возвращалась в город, проявлялась деловито: вначале объявлялась регистрация гражданского населения, затем налаживалась работа транспорта и советских учреждений. Вводились хлебные и продуктовые карточки, открывались библиотека, школы, больница и, в последнюю очередь, зрелищные предприятия, сопровождаемые митингами, проверкой документов. Господство обаятельных белых начиналось расстрелами евреев и партийных работников, не успевших скрыться. Их трупы свозились в обширные дворы больницы и городской каланчи. Видимая через забор с улицы гора пострадавших росла с каждым днём, приводя в ужас прохожих. Вместе с этим на базаре оживала свободная торговля, а в городском саду открывалось гуляние с музыкой до позднего часа, создавалась видимость общего благополучия. Офицерство белых своим внешним блеском привлекало молодёжь, успешно вербуя её в свои ряды.

По городу белые размещали раненых, главным образом, офицерство. В нашем зальчике тоже лежал раненый офицер, мой тёзка, Пётр Иванович, ещё достаточно молодой человек с красивым мужественным лицом в поэтической шевелюре. Вначале он был убеждённым врагом советской власти и боролся в рядах Деникинской армии вполне сознательно. Происходил он из зажиточной семьи, неглупый. Пётр Иванович впоследствии понял свою ошибку. Его прямая, честная натура с примесью романтизма на каждом шагу сталкивалась с откровенным шкурничеством среди офицерства и полным безразличием к судьбе родины. Петра Ивановича разочарование не заставило сразу отказаться от дальнейшей борьбы, он будто сознательно устремлялся навстречу своей неизбежной гибели. Ранение его было тяжёлым, пуля, задев горло и дыхательные органы, вышла между лопаток. Почти потеряв голос, раненый хрипел, задыхался, ему был необходим полный покой.

В эти дни к нам в дом частенько заходил мой двоюродный брат Александр, совсем ещё молодой человек, добрый, но довольно легкомысленный, лишённый каких бы то ни было убеждений. Эта встреча оказалась для Александра роковой. Прельщённый золотыми погонами офицера, он записался добровольцем в белую армию Деникина. Между тем, белые под напором Красной Армии готовились к новой эвакуации.

Та августовская ночь была черным-черна, под городом уже слышались подозрительные раскаты грома. Встав через силу, раненый офицер ещё с вечера ушёл в штаб белых вместе с новоиспечённым добровольцем. Среди ночи меня разбудило рыдание матери моего двоюродного брата Александра, она просила сопровождать её в поисках сына.

Вынужденная эвакуация белых взбудоражила весь город, в мещанских домиках возникали робкие огоньки, по улице слышалось нервное хлопанье калиток и злобная перекличка разбуженных собак. Пробираясь к центру города, мы с тёткой Сашей шли почти ощупью. Штаб белых помещался в красивом особняке. Его распахнутые теперь настежь окна и двери были зловеще залиты ярким светом электричества. Повсюду торопливо сновали военные, слышалась ругань и непрерывные звонки телефона, во всей обстановке чувствовалась паника. Не решаясь проникнуть внутрь здания, мы расположились против входной двери в канаве. Зорко всматриваясь в фигуры военных, мы ждали появления Петра Ивановича и Александра, готовые броситься навстречу. Прождав довольно долго, мы, наконец, увидели нашего раненого. Хриплым голосом, жестами и мимикой он торопливо объяснил нам, что Александр давно на станции, а сам тут же исчез. Зарево над лесом разгоралось всё сильней, оттуда уже слышалась беспорядочная стрельба. По дороге к станции гуськом тянулись подводы, мы с тёткой Сашей отправились вслед. В канавах сбоку дороги стонали тяжелораненые, слышались их громкие крики и жалобы. В толпе среди подвод мы вдруг услышали знакомый хриплый голос Петра Ивановича. Выхватив из кобуры свой револьвер, он размахивал им, требуя немедленно освободить подводу для раненых. В телеге сидели молодые женщины, видимо, жёны офицеров. Восхищённому действиями Петра Ивановича, мне не хотелось терять его из виду, но тётка Саша, вцепившись в меня, тянула вперёд к станции. Там мы узнали, что офицерский вагон отправлен в Поворино, а на путях у станции стоял товарняк с тяжело раненными солдатами. Отверстия открытых вагонов чернели ямами, там копошилось, стонало какое-то месиво…