Для оптовой торговли по селу нагружали подводы кренделями. Воз вырастал до 70–80 пудов, лошади были неадекватные, и я часто пускался с Михаилом в дорогу. Зазевавшийся, бывало, дурашливый братец разгонит лошадей и ускачет, а я едва находил его у очередной лавчонки скалящим зубы. Домой лошади возвращались в мыле, от отца Михаилу влетало и за это.

В долгие зимние вечера, в трескучие морозы братцы выходили на улицу, предаваясь диким забавам. Особенно ребята любили дразнить грозного представителя царской власти на селе, престарелого урядника, устраивая деревенский фейерверк. На дорогу вытаскивался сноп соломы и бутыль керосина. Соревнуясь, опрыскивали изо рта керосином горящие пучки. Облако огня и дыма летело вверх, угрожая пожаром. Это сводило с ума урядника, бессильного бороться с молодёжью. В диких забавах участвовал и его собственный сын. Припудрившись, с кривой саблей на боку, урядник официально с угрозами заявлялся в дом Поворинских, и у них с дядей Стёпой происходили словесные баталии. По уходе начальства открывалось следствие, а затем жестокая порка вожжами, главным образом доставалось тому же Михаилу. В семье ему единодушно присвоили кличку Гала-босяк. Подобные прозвища были у каждого, пытались и меня прозвать Толкунцем, намекая на мою склонность к дому Колкунцевых. Эти две семьи недолюбливали друг друга, и нам, их родственникам, приезжавшим из города, приходилось туговато. По приезде в село возникали вопросы: к кому направиться прежде, у кого обедать и где ночевать? Приходилось быть дипломатами. Обе родственные семьи ревниво следили за твоими действиями.

– У наших-то был? – задавала каверзный вопрос тётка Даша, встречая гостя.

При этом она смотрела пытливо в глаза, вся семья, настораживаясь, ждала ответа. В доме Колкунцевых, в свою очередь, бабушка Христиния Аксёновна и её родная сестра, хромая и горбатая бабушка Малаша, усадив гостя возле себя на сундучок, поочерёдно шепчут:

– А ты к Повринским-то не ходи.

– Нечего тебе там делать! – скажет бабушка Малаша.

А Христиния Аксёновна в сладкой дремоте поправит белый платок на голове, зевнёт и протянет:

– Ох и озорны!

– Это ты про кого же? – спросит бабушка Малаша, высвободив ухо из-под платка.

– Да про Дашиных ребят, – отвечает Христиния Аксёновна, вытирая концом платка губы.

– Ох! Господи! На все Твоя святая воля! – согласно шепчут обе и, одновременно поглядев в угол, перекрестятся.

Помню два больших выезда Поворинских всех дворов, первый – в поле очищать рожь от вредителей зерна. Взявшись за концы длинных верёвок, расходились в стороны и шли, как бреднем по ржи, шумно, с гиканьем. Вредители тучами перелетали на соседнюю рожь, продолжая там свою работу. Соседи в свою очередь гнали жучка дальше и, в конце концов, страдала рожь нерадивых хозяев, где жук-кузька, как звали его крестьяне, находил себе спокойное пристанище. Другой большой выезд был на Хопёр с бреднем, котлом для варки каши и раков, с целыми возом самых разнообразных продуктов. Диким галопом мчались две телеги через перепуганное село, битком набитые братцами, дворней и гостями под предводительством самого дяди Стёпы. Хохот, ругань, крики глохли в грохоте и скрипе колёс, скрывая в поднятой пыли виновников весёлой суматохи. Так жили, трудились и процветали эти простые русские люди.

Империалистическая война, вслед за ней гражданская, раскулачивание в революцию разбросали семью по обширным просторам нашей многострадальной родины. Потеряв в селе дом с пекарней, магазин и всё хозяйство, семья Поворинских перебралась в город на частную квартиру. Тут пригодилась давняя любовь к лошадям. Открыли ямщицкую почту, и дело снова наладилось, но внезапно от сердечного припадка умер дядя Стёпа, один за одним стали чахнуть и братцы, откуда-то явилась среди них чахотка, сведшая в могилу всех богатырей в короткий срок, и только судьба одного братца, высланного в далёкие края, неизвестна.