Мы станем искрой одной души.
И прослезятся археологи.
Грехи и пальцы
Маленький Витя считает свои грехи:
Дважды за день разразился отцовским матом,
Шарф не надел, и теперь его ждёт бронхит,
Пендель целебный отвесил младшόму брату,
Маме соврал, перепачкал гуашью лифт,
А на уроке ИЗО решил отоспаться.
Маленький Витя не знает пока молитв,
Просто молчит перед сном, загибая пальцы.
Так же сегодня он камнем попал в кота.
«Спите, пернатые…» – шепчет в своей кровати
И загибает. И с ужасом ждёт, когда
Пальцев не хватит.
Морщины
Висят морщины у девушки, Господи Боже,
А ведь вчера она бегала с розовой кожей,
А ведь вчера она пела в церковном хоре,
Встречалась с кем – то, рвалась на море.
Встречалась с кем – то намного старше,
Намного старше её папаши.
А ранним утром исчез мужчина,
На всём оставив свои морщины,
Куда ни глянь —
следы машины,
Одни морщины,
Одни морщины.
Рассматривание себя со стороны
Подъезд зевнул и кем – то высморкался в утро,
рассвет кинжально меток. Всё, что крепче брюта
залить охота внутрь. Жалею человека,
бредущего с культёю пенсии в аптеку.
В окно таращусь, в небо, в мясо пуповины,
у мусорки: собаки, кошки, херувимы.
А где – то там, в других местах, совсем безоких
друг друга любят люди или боги
за просто так, по доброте своей душевной,
и там у них прекрасно всё, и дождь волшебный,
поля в цветах живых, в спине и лёгких – лёгкость,
и голова – пустая ветреная ёмкость.
И дунешь в гости. Скромный домик, ива, речка,
один из ангелов скучает на крылечке,
сидит, обняв коленки. Молвит: «Папа занят.
Себя рассматривает вашими глазами».
Ты вонзишь мне ножик в печень
В подворотне синей ночью
Ты вонзишь мне ножик в печень.
Я запомню искры – очи.
Этот цикл, поверь мне, – вечен;
Мы встречались в прошлых жизнях,
Смытых бережным прибоем.
По тебе справляя тризну,
Я пожертвовал собою,
Лишь бы видеть искры – очи,
Лишь бы слышать песню речи.
А сейчас ты синей ночью
Острый нож вонзишь мне в печень.
Не случайность это вовсе.
Я к тебе приду, но позже,
Ведь душа твоя попросит,
Как возьмёт томленье вожжи.
Слыша роз благоуханье,
Ощущая лёгкость нимба,
На последнем издыханьи
Прошепчу тебе: «Спасибо…».
Сломанный пряник
Нет ничего долговечней дряни.
Утром запарив из мыслей мюсли,
Цапнул с разбега вчерашний пряник.
Пряник сломался – он стал невкусным.
Жижа – не чай, а, похоже – сома.
Только хорошее о погоде
(Колкий рассвет пузом тучи сломан).
И мой настрой – никуда не годен.
Видит поломки и дворник Саныч.
Еду в метро, чуя сбой системы.
«Как ты? – звоню, – не сломалась за ночь?
Все ли на месте детали, схемы?»
Громко молчишь, не ждала вопроса,
Шорох, гудки – словно в ухо фаллос.
Кто – то в вагоне по сну разбросан.
Ох, неужели и ты сломалась?
Пучит подземку, от тел икает.
Люди настроились на гастроли.
Вечером буду, держись, родная.
Если не выйдет любовь из строя.
Весеннее пробуждение
Душно – грязное месиво
Вместо спрута весеннего,
Тонешь в чьей – то депрессии,
Пьёшь похлеще Есенина.
А зимой не мешалось. И
Мнёшь чинарики скверами,
Лично вскормленной жалости
Поражаясь размерами.
Хоть метель не метелится
И мороз не морозится —
В пробужденье не верится,
И зудит переносица.
Где бы скрыться от сырости,
От прокуренной ругани.
Что успел ты там выгрести
Из аптечки напуганной?
Тяжесть неба топорного
Созерцается склерами.
Те, кто выпил снотворного,
Пробуждаются первыми.
Не первый непервый
На стрижке, Порфирий с обидой в душе
Отметил, следя за повадками Людки,
Что здесь до него обслужили уже
Десятки, а может быть сотни ублюдков.
В кафешке он был далеко не вторым,
Давился какой – то заморской консервой,
И слёзы бежали по щёчкам сырым,
Что он у разносчицы очень не первый.
Куда бы он, жалкий, в сердцах ни пошёл,