– Понятно… Но ты навести его обязательно.

– Конечно, – слёзы без разрешения забрались в мои глаза.

– Я двадцать седьмого числа на кладбище была.

– Как это? Одна? Пешком?

Моя бабушка – ребёнок войны. Голодное детство и юность выработали в ней не только характер, но и железный стержень. Будучи старшей дочерью в семье из восьми человек, Валентина Борисовна умела отказывать себе во всём и никогда не ждать помощи. Поэтому и к сыну на полгода поехала одна, несмотря на расстояние в несколько километров между трамвайной остановкой и кладбищем и непролазные сугробы в том районе.

– Почему же мне не позвонили? – возмутилась мама. – Вместе бы съездили. На машине!

– Беспокоить не хотела.

– Бабушка! Ну, о чём ты говоришь? – нахмурилась я.

– Ничего страшного. Я сходила, посидела немного и пошла домой.

– Это же очень далеко? Ещё и в гору… По снегу…

– Ничего. Ноги не отвалились, – улыбнулась баба Валечка. – Но ты обязательно сходи к отцу.

– Схожу, – хлюпнула я. – Обязательно схожу.

Меж датами рожденья и кончины,

А перед ними наши имена,

Стоит тире, черта – стоит знак «минус»,

И в этом знаке Жизнь заключена.

В ту чёрточку вместилось всё, что было!

А было всё! И всё сошло, как снег.

Исчезло, растворилось и погибло,

Чем был похож и не похож на всех.

Погибло всё моё! И безвозвратно.

Моя любовь и боль, и маета…

Всё это не воротится обратно,

Лишь будет между датами черта…

(Эльдар Рязанов, «Предсказание»)

Тянуть уже было некуда, хоть я и хотела отодвигать от себя этот момент всё дальше и дальше. Машина. Молчание. Нервное биение сердца. Путь до кладбища показался бесконечным. Сворачивая с асфальтированной дороги на занесённую снегом грунтовку, мама сбавила скорость. Мы подпрыгивали на кочках, слушали, как мелкие камешки стучали по дну автомобиля, но обе продолжали молчать. Задумчиво. Печально.

Чёрные ворота покорно впустили нас в вечную тишину. Десятки глаз смотрели на непрошенных гостей с гранитных плит, металлических стел и деревянных крестов. «Не плакать. Постарайся не плакать. Так будет лучше всем», – твердила я мысленно, когда глаза уже застилала солёная пелена.

Мама остановила машину. Ещё несколько секунд я собиралась с мыслями, затем потянула дверную ручку на себя и вышла на улицу. Промозглый ветер сразу обжёг лицо. Он кружил по открытой местности, не зная никаких преград. Завывал, наводил ужас. Ветер, казалось, был рад нашему визиту, потому что с каждым порывом становился сильнее. Мама открыла калитку и шагнула внутрь.

– Здравствуй, Андрюша, – с горечью выдохнула она. – Мы к тебе в гости приехали. Смотри, Сашенька вернулась. Вон какая она у нас стала. Загорелая, красивая, – мама бережно смахивала снег с церковного креста, на котором парой крошечных гвоздей была закреплена папина фотография.

Голыми руками я сжимала стебли красных гвоздик, не в силах пошевелиться. Ноги не слушались, а сердце колотилось где-то в висках. Пальцы заледенели, теряя чувствительность, нос и щёки горели от мороза. «Нет, не может это быть правдой. Не может. Вот сейчас я досчитаю до трёх и проснусь». Я зажмурилась. «Раз. Два. Три». Открыла глаза, но папа всё так же смотрел на меня с эмали, ветер всё так же обжигал лицо ледяными прикосновениями, а сердце всё так же разрывалось от горя. Я шагнула ближе.

– Привет, папочка, – прошептал чей-то незнакомый голос.

Я положила цветы на заснеженный холмик и посмотрела на скромную табличку под фотографией: «07.10.1971—27.06.2015».

– Вся жизнь человека, если посмотреть на то, что от неё остаётся, умещается в тире между датой рождения и датой смерти, – медленно, почти шёпотом, проговорила я.