Старик, с ног до головы обвешанный старыми грязными тряпками, прикрывавшие его тощее, похожее на высохшее дерево, тело, довольно необычно передвигался. Ноги его всегда оставались позади остального тела, из-за чего казалось, что он не шел, а постоянно падал, в точности, как в своей жизни. Все ниже, ниже, ниже, но дна не достигая. Хромая на правую ногу, левую он волочил за собою следом. И только длинная палка в руках, что давно превратилась в его третью ногу, не позволяла ему окончательно упасть, разбив свое страшное старческое лицо о жесткую землю. Что же могло меня заинтересовать в этом старом, больном, прогнившем насквозь человеке? Всю свою жизнь этот человек прожил, как самая последняя сволочь, если, конечно, выражаться более-менее цензурно, и то, что он умудрился дожить до столь преклонного возраста, с такими черными грехами за душой, лишь только еще сильнее усугубляло его плачевное положение. Брошенный всеми, он был не нужен никому. Все его давно уже забыли, а те, кто все еще помнил этого старика, старались забыть о нем как можно быстрее. Он оказался совершенно один, брошенный на произвол страшной судьбы, но это навряд ли его беспокоило. Он не страдал. Он никогда не страдал, если мог сам приносить страдания. Таким, как он лучше всего оставаться одному, так они причиняют меньше боли. Сейчас, став немощным и старым, он только начинал расплачиваться за содеянное, ибо смерть не желала забирать его, как бы сильно он этого не просил. Он так и не успеет вернуть все свои долги, когда смерть все же сжалится на ним и заберет его с собою. И я с этим не согласен! Он должен мучиться, как мучились его жертвы. Я хочу, чтобы он умолял о смерти лично меня!

Конец ознакомительного фрагмента.