И хоть эти наряды не могли конкурировать с теми, что продавались в модных салонах на Невском, однако, ее ненаглядная Глашенька даже в них выглядела как королева. А о себе Татьяна вспоминала лишь в самую последнюю очередь.

Глафира все чаще стала подумывать о том, что хорошо бы хоть раз заночевать в хозяйском доме. И выспаться на широкой кровати. Она лишь однажды присела на нее и ощутила всю мягкость высокой перины. Как ей хотелось снять с себя платье и корсет, и залезть под шелковое одеяло. А может, она уже мечтала о том, чтобы именно ночью к ней вошел Александр Петрович? Как давно ее тело тосковало без восхитительной тяжести мужчины.

Удивительным было то, что сам Александр Петрович вел себя довольно сдержано. Максимум, что он себе позволял, были томные поцелуи Глашиных рук перед прощанием. Его губы на мгновение задерживались чуть дольше положенного. Тонкая грань отделяла их от последнего шага. И время это было самым восхитительным. Время, когда душа и тело давно готовы, но не пройдена последняя черта. Это время, когда язык взглядов бывает особенно красноречив. Это время, когда внезапное касание заставляет обоих вздрагивать. Последняя черта была еще не пройдена.

– Глафира Сергеевна, завтра я с утра буду по делам службы и хотел просить вас прийти ко мне после обеда, часам к пяти.

Глаша вопросительно посмотрела на него:

– Так поздно?

– Да, завтра мне было бы удобнее, если бы вы пришли во второй половине дня. Я хотел немного разобрать книги в библиотеке. Вы не откажете мне в помощи?

– Нет, конечно. Ведь это – моя работа, – поспешно ответила Глаша и почему-то покраснела.

– Если вы задержитесь чуть позже, то можете заночевать в своей комнате.

– Хорошо, – тихо произнесла она, не поднимая на него глаз.

У обоих от волнения сильно билось сердце.

Да, она уже была готова на этот, последний шаг. Временами ей казалось, что она изменяет своему сильному чувству, предает собственную любовь к Владимиру. Но тут же оправдывала себя тем, что это самое чувство совсем не нужно тому, кого она так сильно любила.

«Для чего мне хранить верность тому, кто так безбожно предал меня? Тому, кто сделал мою жизнь невыносимой? Тому, кто сломал мне судьбу? Разве он достоин этого чувства? Боже, помоги мне его забыть! Я должна его забыть. И Александр Петрович мне в этом поможет».

На следующий день Глафира оделась чуть красивее обычного. Тане она лгала, что ей приказано супругой Горелова, прислуживать им вечером во время приема гостей. И что очень может быть, что ей придется заночевать у хозяев.

– Ты, если что, без меня не скучай, – не глядя в глаза Танюше, произнесла она.

– Постарайся-таки вернуться, – попросила ее подруга. – И смотри, чтобы гости на тебя не пялились. А то зажмут где-нибудь в уголочке, и на помощь не позовешь. Не положено. Сторонись чужих мужиков во хмелю. Будь у хозяев на виду. Чай, не станут они тебя подкладывать под гостей?

– Ты что, Таня! Как тебе это в голову пришло! Они очень порядочные люди.

– Знаем мы их, порядочных. Вся их спесь до третьей рюмки. А потом баб им подавай.

– Нет, Танечка, похоже, к ним в гости придут супружеские пары, – безбожно врала Глафира.

– Ладно, ладно… Но лучше домой ночевать приходи. Не то я изведусь.

– Ну, Таня… Это же не от меня зависит.

– Глафира Сергеевна, смотрите, в этом шкафу у меня находятся книги по истории и географии. Я хотел бы, чтобы мы их с вами разобрали, вытерли пыль с фолиантов и сложили их по алфавиту.

Шкаф был очень высоким, Горелов принес довольно устойчивую стремянку, и сам забрался наверх. Он подавал ей книги с верхних полок, а Глаша складывали их на полу. Сначала работа шла споро и так, словно эти двое были просто добрые приятели, разглядывающие книги и ведущие неспешную беседу.