– Смейтесь, гады! Доберусь я до вас.

Старик, задержавший его, поднялся и отряхивал от пыли штаны и пиджак. Сашка чуть тронул его за плечо.

– Прости, отец.

Он никогда не относился к евреям враждебно, но сейчас бесился от несправедливости и унижения.

Чуть успокоившись, Сашка осмотрелся. Такого оборота он не ожидал. Пока есть силы надо бежать, иначе покалечат или вовсе пристрелят. Он вспомнил бесцветные глаза рыжего. Такому человека убить, раз плюнуть.

Среди гражданских он заметил несколько человек в форме и ободрился. "Одна голова хорошо, а две – банда"– вспомнил он поговорку своего приятеля. На большом фибровом чемодане, вытянув ногу, сидел командир в зелёной фуражке пограничника и с одной "шпалой" в петлице.

– Товарищ капитан!

Сашка привычно вскинул руку к виску. Пограничник поднял серое от пыли и усталости лицо.

– Не козыряй, к пустой голове руку не прикладывают. Что тебе боец?

Говорил он с трудом. Штанина выше колена была разорвана и запачкана засохшей кровью. Через дыру виднелась чёрная рана. Подошел вездесущий старик и отодвинул Сашку в сторону. Он поковырял рану пальцем и что-то крикнул на незнакомом языке. Подбежала молодая женщина с пузатым жёлтым саквояжем. Старик стал извлекать из него крючки, пинцеты, пузырьки и баночки. Сашка, не любивший медицинских процедур, отвернулся.

Жара спала, но солнце ещё высоко висело над лесом. Часа два до заката. Сколько за это время произойдёт? Хотелось пить. Он подобрал с земли камушек, обдул и положил в рот. Старый способ заглушить жажду. Площадь между тем ожила. Затарахтели мотоциклы, немцы засуетились, забегали, раздавая удары прикладами налево и направо, стали строить колонны. К ним тоже подтянулись человек десять фашистов с собаками. Заплакали дети. Капитан, чуть покачиваясь, стоял на одной ноге. Сашка, не задумываясь, подставил ему плечо.

– Куда нас, товарищ капитан? Вечер скоро.

– Далеко не погонят. Рядом успокоят.

На Сашку словно кипятком плеснули.

– А дети? Детей куда?

– Дети тоже евреи.

– Какие дети евреи? Дети, они и есть дети.

Он отказывался верить услышанному.

Их отделили от военнопленных и повели по пыльной сельской улице. Собаки без умолку лаяли и рвались с поводков, дёргая и мотая хозяев из стороны в сторону. У своих домов стояли женщины, скрестив, словно в ознобе, руки на груди. Мальчишки перебегали от ограды к ограде, но подойти ближе не решались. Капитан тяжело опирался на Сашкино плечо и стонал. С ногой у него было совсем плохо, и они начали отставать. Немец, замыкавший колонну, ругался и толкал их в спину дулом винтовки. Кое-как выбрались за околицу и остановились у большого, крытого тёсом, амбара. Свежая белая щепа валялась на траве, пахло смолой и лесом. Амбар срубили недавно, видно перед самой войной. Узкие, в одно бревно, окна-бойницы расположились под самой крышей.

– Взрослый не пролезет, – отметил Сашка.

Ещё одно окно находилось на фронтоне, над воротами.

На углу, под навесом, четыре солдата играли в карты. Пятый, встав на колени, варил что-то в котелке на костерке. Завидев прибывших, неохотно поднялись, сняли огромный запор и распахнули ворота. Один из них вырвал у подростка чемодан, отбросил его в сторону, а мальчика затолкал внутрь. Его примеру последовали остальные немцы. Поднялся страшный гвалт: кричали женщины, плакали дети, орали охранники. Девочка лет шести никак не могла расстаться с тряпичной куклой, но её отняли и бросили овчарке. Собака на лету поймала игрушку, прижала к земле лапами и стала рвать зубами. Девочка с ужасом смотрела, как от тряпичного тельца отрывают целые куски. По щекам её катились слёзы. Мама прикрыла ей глаза ладонью и увела в амбар. За ней последовали и Сашка с капитаном. Он усадил раненого на земляной пол рядом со знакомым стариком, и отошёл перевести дух подальше, к торцевой стене. Его душила злоба.