— Кала… — сомневаюсь я. И Каланча — прозвище моего бывшего сокурсника и когда-то давно — лучшего друга — застревает на языке. — Калашников?!

— Вичка! — не дожидаясь разрешения, уже спрыгивает он и стискивает меня в объятиях такой силы, что у меня хрустят кости.

— Слава, прекрати, — задыхаюсь я, пытаясь вздохнуть. — Слава!

— Ви-и-ка! — ослабляет он свою бульдожью хватку, а потом, в порыве чувств обнимает снова. — Как же я рад тебя видеть!

К тому времени как он меня отпускает, я как раз провожаю глазами номер нужного автобуса, написанный на его заднем стекле.

— Второй автобус пропустила из-за тебя, — бью я его легонько в живот.

И автобус, конечно, жалко. Но это маленькая месть за то, что я всё же скучала по нему, когда на последнем курсе он нашёл себе девушку, и наша дружба завершилась. А потом мы закончили универ и совсем потерялись.

— О-о-ох, — кряхтит он, делано сгибаясь пополам и корчась. — А рука у тебя всё такая же тяжёлая, Матрёшка.

— А ты всё такой же балбес, — отмахиваюсь я от этого двухметрового блондина. Да, мы дружили и отлично ладили. Но эта его нарочитая любвеобильность, всегда меня бесила. Правда, хоть он и цеплялся к каждой юбке — меня это не касалось. Меня он опекал как старший брат. И это не обсуждалось.

— Неужели мы так долго обнимались, — оборачивается он, — что пропустили два автобуса? Слушай, а зачем нам вообще общественный транспорт? Куда бы ты ни ехала, я тебя подвезу.

И в этот раз, выпятив грудь, он по-хозяйски обнимает меня за плечи.

— Блин, Слава, ты уберёшь от меня свои руки? — сбрасываю я его накачанную ручищу. — Ни с кем меня не перепутал? И, конечно, никуда я с тобой не поеду.

— Ой, ой, ой, — корчит он свою смазливую рожу и подхватывает чемодан. — Не ссы. Поехали. Вот видишь, — показывает он мне через плечо безымянный палец, как «фак». — Я женат, между прочим.

— Сюда смотри, — догоняю я его и сую под нос свою окольцованную руку. — Я, между прочим, тоже замужем. И вообще, когда я тебя боялась, Калашников?

Я едва поспеваю за его широким спортивным пружинистым шагом.

Ох уж мне эти качки! Хотя Каланча раньше и баскетболом увлекался, и футболом, и бегом. И вообще толком не учился, только по разным соревнованиям ездил. Потому что при любом сборе всегда кричал «Я!» — и делал шаг вперёд.

— И кто же у нас польстился на эти кости? — закидывает он мой чемодан прямо в салон какой-то спортивной машинки такого ядовито-оранжевого цвета, что режет глаза, и такой маленькой для его исполинской фигуры, что я с трудом представляю, как он туда втиснется.

— А кто же у нас не побоялся прибрать к рукам такое похотливое чучело, как ты? Неужели Лана? Или Ляна? Прости, так и не запомнила её дурацкое имя.

И для него, конечно, не новость моё пренебрежение. Но мне правда было одиноко, когда его «настоящая любовь» из ревности стала устраивать истерики. И ради неё он перестал со мной общаться.

— Садись, хитрая рожа, — открывает он дверь, которая задирается передо мной вверх расправленным крылом. — Никогда нормально не ответит. Вечно всё вопросом на вопрос.

Показываю ему язык и прячусь в салоне.

— Куда едем? — качает он головой, устраиваясь за рулём. — На твою Алеутскую?

— Нет, в нашу общагу.

Его удивлённо взметнувшиеся вверх брови говорят красноречивее слов.

— Твой муж — студент? Малолетку, что ли, захомутала? — косится он, пока я отрицательно качаю головой. — Заочно учится?

И здесь у меня такой соблазн кивнуть, но я этого не делаю. Каланчу всё равно не обманешь, он всегда словно видел меня насквозь.

— Так, — недовольно поджимает он губы. И я хватаюсь за ручку, чтобы не влететь головой в боковое стекло — такой он закладывает вираж. — Ну рассказывай, Матрёшка, во что ты вляпалась.