И нежное прощание Эрика с ней перед расставанием на неделю, перед его отлетом на конференцию в Калифорнии. Он, говоря по телефону, взял ее руку, нежно перебирая ее пальцы, и, закончив говорить, руки не выпустил, так и сидели. И как потом целовались у фонтана, красота которого спрятана от улицы, как и они. А потом разлука, когда ничего не было, только телефон, держащий ее на коротком поводке. И не случилось. Не застал, когда позвонил все же однажды. И ожидание его, и желание просто прижаться к нему при встрече и стоять, навеки замерев. И затем он, идущий по коридору, к ней, после приезда.

Любимый, долговязый, похорошевший – «Мой!»

И раскованность Эрика на короткий срок, когда посылал ей воздушные поцелуи. Или, когда при поцелуе прощании на ночь поцеловал сам страстно, с языком. И его «люблю» в декабре. И признание, что никогда ее не забудет. И его счастье, что у него есть тайная гёрлфренд, и его грусть, что никому не скажешь, никто не поймет. И наконец Рождество, горькое, разрывное, когда Эрик пытался расстаться с ней. И коньки Анны: встала и научилась с горя. И был кайф. Еще один, от того, что новое может.

И Новый год. После Рождества, когда сказали друг другу, что всё, что было, это было для каждого во благо и счастье. И останемся друзьями, как он хочет. А потом его слезы, что не может без нее, и любит, и хочет все вернуть. И январь 1998 с его подарком, и январь с его защитой, для которой она купила обнову себе. Как! У меня событие! Эрик защищается! И была хороша в ней, для него, в его вкусе – девочка-подросток, брюки дудочкой. И его раскованность в ресторане, когда он подавал ей пальто, и за столом смотрел через стол, и рассказывал всем, как готовился к защите, не спал, а придя утром, посмотрел на свою кровать, хотел лечь, но побоялся заснуть и проспать. И при этих словах о его, их, кровати, и у него, и у ее, одинаковые мысли «О нас!» И потом пришел в понедельник, в выходной, в лабораторию, через два дня после защиты.

Анна начала: – Пошли на каток. Эрик: – Холодно. Анна: – Пошли.

Не знала, что он «за пазухой держал», что он приготовил ей романтический ужин. Они сидели за его столом со свечами. Эрик спросил:

– Что же ты нарисовала обо мне, что ты не хотела показывать?

– Ну, нарисовала и написала, что ты любишь диссер больше, чем твою Бэби.

Они засмеялись. И Эрик сказал:

– Теперь я люблю мою Бэби больше, чем диссер.

И, наконец, его день рождения, а затем в конце марта разрыв, окончательный, с нежностью, с любовью. Но разрыв:

– Если бы тебе было бы не двадцать семь, а двадцать три – у нас могло бы быть будущее.

И полный бред:

– Я люблю Карлу, мне тепло у сердца, и я знаю эту разницу.

Анна помнила, как на его лекции в конце марта, перед которой Эрик «объяснился» с ней, была Карла, его одногруппница с постоянным бойфрендом. Зашла в зал и села впереди. Анна стала изучать Карлу, стараясь особо не пялиться. И вдруг почувствовала, как Эрик через весь зал смотрит на нее, на то, как она разглядывает Карлу. И ему это почему-то важно. Не Карла, а как Анна на нее смотрит! И потом, через два дня, когда Аня спросила, хочет ли Эрик знать, что она думаю о Карле, то он, как бы ждал этот вопрос. Она отрыла рот, набрала воздуха, и начала:

– Карла очень приятная, очень серьезная.

Он перебил:

– Очень некрасивая.

Она:

– Ах, зачем ты так!

Но он произнес:

– Для меня все равно очень привлекательная.

И как Анна проснулась наутро, после его слов о Карле, и поняла, что не может жить и умирает. А потом вечером, в темноте лаборатории, когда они целовались, она вспомнила, как вспомнила утром его слова о привлекательности Карлы, и начала вновь умирать. У неё тихо полились слезы ручьем – Cry Me A River – ведь никогда при нем не плакала!