Но вернёмся назад и пройдём с Анной Усольцевой её двадцатилетний путь завоевания Америки, который привёл её сейчас на обрыв под скалу Кихол.

Любовь всегда сплетена из взаимоисключающих вещей – тонкой лжи и оголенной искренности, боязни причинить боль и нарочным нанесением душевных травм. Расправившее крылья чувство неподвластно хозяину, оно манкирует гордостью, нормами приличия и здравым смыслом.

Джеймс Грэй, «Любовники» (2008)

Экстаз любовной страсти во времена Бернини переживался как чувственно неделимый опыт и тела, и души.

Саймон Шама, «Экстаз Святой Терезы Бернини» (2018)

Кто нам сказал, что всё исчезает?

Птица, которую ты ранил,

Кто знает? – не останется ли её полёт?

И, может быть, стебли объятий

Переживают нас, свою почву.

Длится не жест,

Но жест облекает вас в латы,

Золотые – от груди до колен.

И так чиста была битва,

Что ангел несёт её вслед.

Райнер Мария Рильке, Стихи и Посвящения, Перевод Марины Цветаевой (1924)

Как дети, застигнутые огнем, они не ведали, что с ними происходит. Не понимали, что муки их тяжелой страсти вызывают любовный экстаз. Тот экстаз, что показал Бернини в святом Лаврентии, покровителе всех поваров, охваченном огнем. Разрушающая мощь любовной страсти была им внове обоим. Как дети на пожаре, они не понимали ни самих себя, ни этого страшного божественного экстаза. Что-то страшное вырвалось из-под их контроля, соединив их тела и души. Любовная страсть затягивала их в сумрачный лес Данте.

…В его последний день в лабе, он разумом понимал, что они не могут быть вместе, что это опасно для его будущего, ведь все поставил на карту, чтобы добиться успеха в профессии. Он нес полный бред, и сам и не верил, и не слышал себя. Все шло в ход: и бывшая девица десятилетней давности, и нынешняя симпатия, однокурсница с бойфрендом. И то, что смог бы от нее убежать. А от себя как убежать?! Но экстаз был сильнее каждого из них. Молодая страсть слила их воедино, соединив их тела и души. Любовная страсть – оба не знали такого раньше – притягивала их со страшной силой. Страсть была единственной правдой их отношений. Страсть прорывалась из темных и тайных глубин подсознания и стягивала их двоих в один тугой узел. Страсть, как огонь, питалась всем. Все шло в топку: их взаимная любовь и нежность, родство душ, новизна открывшейся чувственности, интеллектуальное равенство, и острое предпочтение друг друга перед остальными. Разум умолкал, и земля уходила из-под ног. Они парили в вечности, оставляя там свои слитые тела и души, там, в его маленькой квартире на шестом этаже, с пением птиц по утрам, с его нежными руками и его молодым смуглым телом.

Анна остро помнила счастье, с каким она летела в марте 1997 года на интервью из Петербурга в Нью-Йорк. Счастье возможностей, сказки, мечты. Потом счастье сконцентрировалось, уплотнившись до чего-то невозможного. Жила одна в Мегаполисе и работала в аспирантуре научной лаборатории. Начала с нуля, как неумейка. И каждый день пестовали, холили и лелеяли. И восхищались. Эрик Вайс, скованный и очень глубокий китаец, аспирант последнего года, пас, как свою единственную лаб-бэби. Все несла к нему, все проблемы решала с ним, а он это воспринимал как должное. Думалось, что вся его жизнь была прологом до нее, кометы, озарившей его жизнь.

И сама росла каждый день, еще ничего не понимая, но уже многое умея. И первое горе, придуманное ею, но реально тяжелое, от неудачного свидания с Эриком в Музее Метрополитена. И счастье ожидания его на теплой скале перед театром Шекспировского фестиваля в Парке. И он, однажды в субботу пришедший с корта в линзах и шортах. И она даже отошла от него в панике. В общем, любовь-смута, работа-счастье, и, наконец, «мы это мы».