– Шапкин к доске! Интегралы решать будем.

Шапкин был отличник, но даже он не знал, что такое интегралы. Мария Ивановна тоже не знала, но не успела придумать ещё, чем поднять свой резко упавший авторитет.

– Мария Ивановна, интегралы в старшей школе проходят, а мы, даже в среднюю, не перешли, – сказал Шапкин застенчиво. Ему было стыдно чего-то не знать, поэтому он твёрдо решил после школы разобраться с этими интегралами. И на следующем уроке Шапкин будет в полной боевой готовности, на случай, если Смирнов ещё что-нибудь сделает.

– Никогда не спорь с учителем, Шапкин! Мама не обрадуется, – сказала Мария Ивановна. – Я же говорила: крайние меры!

Мама у Шапкина была очень строгая, поэтому надо Шапкину было хорошо учиться. И много всего знать, и желательно, больше остальных. Пятерки Шапкина искорками счастья светились в маминых глазах. Мальчик очень любил эти лучистые искорки, а также тихий спокойный смех и ласковую улыбку. Но, отчего-то улыбка появлялась только от пятерок Шапкина, и исчезала от четверок. Четверки вообще сжимали губы матери в тонкую, совсем невеселую, линию.

Шапкин опустил голову вниз и закусил губу, не зная как ответить Марии Ивановне. Щеки пылали красным от стыда.

– Тогда уж лучше логарифмы, – подал голос Степанов с последней парты. – Они красивее.

Класс опять зашёлся смехом. Шапкин улыбнулся уголком рта: ему понравилась шутка Степанова, в ней была дружеская поддержка. И на минутку у него появилась надежда, что сегодня он не будет разбирать интегралы, или даже логарифмы, а будет с друзьями играть в снежки. Ему бы очень этого хотелось.

Смирнов, сидя за первой партой, спиной почувствовал, что симпатии класса очень быстро переходят на сторону Степанова. Конкуренция Смирнову была, как кость в горле.

«Дневник моих подвигов, а не подвигов Степанова, – подумал Смирнов. – Придётся сдаваться, чтобы не предали, и чтобы гордились, как раньше». А сам продолжал тихо сидеть. Правда, быстро повернулся к Степанову, пока учительница не увидела, и жестом рук показал: «Три – ноль». Степанов, в ответ, подмигнул ему. Меж тем, от урока прошло больше двадцати минут.

«Как медленно тянется время», – думали ребята, изредка поглядывая на часы. Но с другой стороны, Марию Иванову понять тоже можно: такой поступок, а об его исполнителе ничего не известно, кроме того, что это был Смирнов, собственной персоной.

Дети знали, что Смирнов, сам, никогда не признается, но и выдавать его не желали. Стремление к справедливости было одной из главных черт четвертого «Вэ». А так как Смирнову всё время доставалось ни про что, класс был за него горой.

– Дети, вы не оставляете мне выбора: придётся вас пытать. Глазырина, вставай и пой «Катюшу» – милым, спокойным тоном произнесла Мария Ивановна со своего учительского места, доставая из сумки затычки для ушей.

Глазырина робко поднялась с места и виновато посмотрела на одноклассников. Ребята опустили глаза и закрыли уши руками. Девочка оглядела весь класс, чтобы убедиться, что все приготовились её не слушать.

Глазырина запела, сначала тихо, протяжно, а потом во всю мощь своего уникального голоса. Она знала, что очень громко поёт, но к её удивлению, за четыре года в школе, никто из одноклассников даже не посмеялся над этим. Дома же смеялись: и папа, и мама, и даже брат с сестрой, хотя они гораздо младше. И даже дедушка и бабушка, когда Глазырина ездила к ним на выходные погостить.

Девочка была выше одноклассников, и крупнее. В свои десять лет она выглядела на четырнадцать. Втайне Глазырина мечтала стать оперной певицей, но домашние репетиции не удавались. Маша Морозова, самая красивая девочка четвертого «Вэ», сказала, что Глазыриной нужно заниматься вокалом с преподавателем, и тогда, обязательно, придут результаты. Мама с папой сказали, что это неудачная шутка со стороны одноклассницы, и запретили Глазыриной петь совсем.