– Ты что, убить меня хочешь или навсегда здесь жить оставишь?

Кармен, задумавшись, молча смотрела на Александра. Перестал есть и вперил в него взгляд Герасим. Отпустивший было страх вновь начал давить на Александра. Не выдержав, он закричал:

– Что вы на меня так смотрите, что вам от меня надо?!

Крик Александра вывел из задумчивости старуху. Тряхнув головой, она заговорила:

– Ладно, успокойся. Убивать тебя сейчас никто не собирается. Это тогда, когда принёс тебя сюда Герасим, я хотела отправить тебя обратно. Но пожалела на свою голову. А теперь думай, что с тобой делать. Отпустить тебя не могу. Я преступница, да и о нём, – она кивнула в сторону Герасима, – никто ничего не должен знать. А то понаедут сюда всякие, мне житья не дадут, а его словят или, в худшем случае, убьют. Так что, Александр, извини, отпустить тебя я не могу. Убить меня не пытайся. С моей смертью сразу же придёт и твоя. Они, – кивнула она в сторону лесных тварей, – не позволят тебе жить. А убежать от них – пустая затея.

Заворочался и заскулил волк, проявил нетерпение и Герасим.

– Ладно, идите на волю, – разрешила Кармен.

Волк, пригнувшись, толкнул дверь. За ним, согнувшись, вышел и Герасим.

Кармен, налив себе и Александру в кружки медовухи, промолвила:

– Поднимай и слушай. Не пугайся только, когда узнаешь, кто тебя приютил. А за сделанное – Господь мне судья.

Родом я из интеллигентной семьи. Перед войной окончила медицинские курсы и была направлена работать медсестрой в военный госпиталь в хирургическое отделение. Как-то случилось, что после операции умер высокий чин из НКВД. В ту же ночь всю нашу бригаду забрал «чёрный воронок»…

Были долгие страшные дни и ночи допросов. Обвинив во вредительстве, суд приговорил хирурга к высшей мере наказания, а нас, медсестёр, – к десяти годам лагерей. Холод и голод, каторжная работа на лесоповале укладывали десятками людей в могилу ежедневно. Спас меня от смерти один случай.

Однажды зимой в лагерь прибыл человек в штатском в сопровождении офицеров НКВД. Стали вызывать отдельных женщин и девушек в комендатуру. Вызвали и меня. Сидевший за столом человек в штатском листал какое-то дело. Я мельком увидела фотографию, на которой узнала себя. Наконец, оторвавшись от бумаг, он поднял на меня холодный немигающий, как у змеи, взгляд и бесцветным голосом спросил мои фамилию, имя, год рождения и статью, по которой я попала в лагерь. Дальше последовали вопросы о семейном положении, где и кем работала, есть ли жалобы на здоровье. Потом последовал приказ раздеться. Стыда уже не было, и я выставила свой скелет на всеобщее обозрение. Осмотрев меня, человек в штатском что-то сказал коменданту. Тот дал команду конвоирам, и меня повели в отдельно стоявшее здание изолятора. Там уже находилось с десяток молодых женщин и девушек, отобранных ранее. Через какое-то время последовал приказ идти на выход, и нас, не дав забрать личные вещи, повезли на машине по заснеженной тайге…

Ехали довольно долго. Наконец, тайга расступилась, и мы оказались на большой расчищенной поляне, на которой стоял выкрашенный зелёной краской военный самолёт, охраняемый солдатами.

Конвоиры, открыв борт машины, торопливо высадили нас и повели к самолёту. Многие из женщин, впервые видя железную птицу, опасливо крестились, а, подойдя к трапу, наотрез отказались входить внутрь. Где пинками, где волоком, орущие матом солдаты загрузили стенавших строптивиц в самолёт…

От лютого холода мы едва не замерзли. Многих от болтанки тошнило. Примерно через час самолёт пошёл на снижение. Здесь был такой же лесной аэродром и такая же поджидающая нас машина с солдатами. По дороге мы дважды останавливались у шлагбаумов, и нас, как и сопровождающих военных, проверяли и пересчитывали.