– Слушаю, кто это?

– Бабуль, это я, Славка.

– Кто ты-то, милый?… Что-то гудит, ничего не пойму.

– Да это я, Славка, внук твой.

– Славки нет, ушел Славка; одна я здесь… Посадили, как собаку, на пятом этаже, охраняй их добро.

– Бабуль, да я здесь, за дверью, ключи забыл, открыть не могу.

– И что меня черт понес в эту Москву… Сидела бы да сидела в Занино, а тут все гудит, стучит, еще этот телевизор. Прибрал бы меня Господь, что ли, скорей.

– Бабуль…

Наконец она мне открыла, я вошел в квартиру, и она вместе со мной смеялась над своей «дурью» и «дурью» московской жизни.

Ушла бабушка тихо. Заболела и, не доставляя хлопот окружающим, тихо-тихо ушла. Я думаю, если рай есть, то она сейчас там…

В день ее кончины я был с «Веселыми ребятами» в Иркутске, и родители даже не сообщили мне о ее смерти. Наверное, пожалели меня, а может, не хотели срывать с работы – Иркутск так далеко, что я бы мог и не успеть проводить бабу Деню в последний путь. А она даже в такой час стремилась никому не причинять неудобств.

Евгения Никитична Петрова лежит на Хованском кладбище рядом с моими родителями. И когда я прихожу их проведать, невольно улыбаюсь, глядя на ее фотографию на памятнике…

Алексей Гусятников был моложе меня лет на десять, но в силу моей привычки дружить с более молодыми людьми, чем я, эта разница в возрасте практически не ощущалась. Он был менеджером среднего звена и, как мне казалось, не очень печалился успехами окружавших его приятелей. Карьера Алексея не очень увлекала. Денег на игрушки – игрушки взрослого мальчика – ему хватало, и он со своими «Ленд Крузером», «Ауди», моторной лодкой – не яхтой, конечно, но вполне быстроходной – очень даже вписывался в окружающий его «ландшафт».

Недавно Леха купил себе снегоход, и предстоящая зима и зимняя охота грели его душу. А охота была для него основной страстью, с которой не могли сравниться ни женщины, ни футбол, ни тусовки с их бессмысленным времяпрепровождением. Хотя охота без выпивки после тяжелого дня тоже смотрелась неполноценно. А женщины? Если их выписать из близлежащего города, да еще не тратить на них силы, ублажая разговорами и бессмысленным ухаживанием, почему нет… Пусть будут. А если телка еще и сама на тебя спикирует, то это вообще высший пилотаж – ты становишься этаким «сегодняшним» героем, и твои «ходовые достоинства» шумно обсуждаются наряду с достижениями зарубежных автопромов.

А Гусятников был привлекателен как мужчина, и женщины, а они тоже выходят на охоту и хвастаются в своем кругу победами над мужиками, часто смотрели на него призывными взглядами. Но Алексей был ленив до баб и позволял сделать это с собой, если его уложили в кроватку, предварительно с ним повыпивав и позакусывав. Может, я буду дерзок в оценке своего героя, но посмею предположить, что и на поле «любовного боя» Алексей не очень маневрировал и не старался удивить противника неожиданными тактическими ходами. Про любовную стратегию я и вовсе умолчу. Но чаровницы его любили и, делясь друг с другом впечатлениями о прошедшей ночи, сравнивали Гусятникова с актером Александром Домогаровым:

– Красив, сволочь, – обращаясь к своей товарке, говорила очередная девушка в очередном охотничьем домике. – И как ему идет эта небритость!

– А как он в деле?

– Знаешь, я, вопреки расхожему мнению, сегодня любила не ушами, а глазами. Тем более что он все делал молчком.

Но Алексей был еще истинным мастером в устройстве нарядного стола, где водочка соседствовала с пивком и шампусиком для девчонок. Если удавалось добыть дичь или свежую рыбу, то, приготовив их на костре, Леха художественно сваливал дичь на блюдо, и потом компания все это шумно и весело поглощала. Он был в этом художником и наполнялся настоящим вдохновением, предвкушая застолье. Глаза его влажнели, лицо покрывалось испариной, и Гусятников становился прекрасным, как профессионал, занимающийся своим любимым делом. И я думаю, для него понятие «охота» подразумевало под собой не только отстрел и выслеживание дичи, но и всю суету по заготовке продуктов, устройству банкета и бани в охотничьем домике. В общем, это тоже охота.