Год интернатуры в кардиореанимации окончательно определил выбор Гарина во врачебной специальности.

Бардин, выслушав рассказ Жоры о том, как умер дед, задал пару уточняющих вопросов и сказал:

– Если ты все верно описал, то я предполагаю, что твой дед передозировал сердечные гликозиды, остановка произошла из-за этого, кстати, и запустить его ты не смог именно потому, что сердце остановилось в систоле, то есть сжав левый желудочек. Адреналин тут вряд ли мог помочь, как и электрическая стимуляция. Дед получал эти препараты?

Гарин вспомнил, что в столе деда нашел початую коробку.

– Да, он пил дигоксин.

– Если схему приема не соблюдал, а пил, как любое лекарство «по одной три раза в день» или даже один раз в день, то вполне мог перенасытится и дать остановку сердца. Дигиталис накапливается и если не делать «разгрузочные» дни – самоотравление неизбежно. Обычно такие пациенты на календаре отмечают принимаемые дозы и пульс, если становится слишком редким, пропускают один или два дня приема.

– Ты полагаешь, что дед мог покончить с собой? – произнес Гарин.

– Нет, это уж слишком демонстративно, если, как ты говоришь, его любили и ничем не выказывали в его адрес неудовольствия… Ну, если б он посчитал себя обузой, принял бы на ночь сразу несколько таблеток и утром уже нашли бы труп. А так, за столом… нет. – Бардин строил версию, как опытный следователь. – Я думаю, или ему не объяснил лечащий врач, как правильно принимать лекарство или он перепутал, забыл. Мог он забыть?

Гарин задумался.

– Ну, ему восемьдесят девять уже было, – я его толком не видел три года, изредка приезжал. Он не жаловался на память. А последние курсы – сам знаешь, я приезжал только спать. Дед вообще ни на что не жаловался. Я даже не знал, когда он ходил к врачам.

– А кто жалуется? Даже если забывает что-то, стараются не афишировать. – Мой отец тоже, ровесник твоего деда, никогда не жаловался и не жалуется. Он считался лучшим в Бобруйске закройщиком. Однажды сослался, что зрение падать стало и всё… никому, ничего не шьёт, кроме сатиновых трусов. Для себя.

Гарин был благодарен Марку, что тот печальную тему разговора свел к шутливым воспоминаниям.

Год интернатуры пролетел, как одна неделя. Порой случалась анекдотическая ситуация.

– Ты куда? – спрашивала мама, провожая сына в ночь.

– По бабам! – отвечал он. А сам летел в отделение, когда там дежурил Марк.

Мама вздыхала.

– Фу, какой ты грубый… сказал бы, невесту выбирать…

– Не, ма, это пока рано.

Дефицита в доступных девушках Гарин не испытывал.

В качестве «дома свиданий» Гарин использовал дачный особняк, который после смерти деда опустел.

На отчаянный вопрос мамы «Ну, какая тебе нужна жена»? он ответил: «Когда мне придется воевать, моя жена должна стоятиь за спиной и подавать патроны». Мама поняла, что Жора добрался до самиздатовского дневника Анны Тимиревой22, который хранился на ее полке.

В семье стоял вопрос, может быть, продать эту усадьбу? Гарин просил не спешить, как бы память о деде Рудольфе, который последние годы там жил постоянно.

После интернатуры он неожиданно столкнулся с проблемой устройства на работу именно кардиологом в БИТ.

Помешала ему интернатура по анестезиологии и реанимации. Ни один кадровик и главный врач в нем не видели кардиолога.

Чтобы не потерять стаж, Гарин устроился на московскую скорую, где его попытались запихнуть на восьмую реанимационную бригаду, но он сослался на недостаточный опыт и попросил оставить на линейной.

Видя муки сына, Гарин-отец протянул ему визитку с золотой окантовкой на которой было написано:

«Бланк Антон Семенович»