циклообразующих связей»85. Цикл и книга стихов (и не только стихов) – «это не просто сумма стихотворений, но особое жанровое образование, существующее по собственным законам. …содержание цикла/книги не сводится к сумме содержаний отдельных стихотворений, но формируется их взаимодействием» (с. 68). Пожалуй, именно это приращение смысла за счет внимания к диалогическим отношениям между частями цикла наиболее продуктивно в этом жанровом образовании. Но даже это еще не всё! Внимание к обозначенному аспекту создает инерцию, которая втягивает в орбиту сопоставлений более широкий круг элементов. Здесь я приведу пример из «доциклических штудий»: их способен и без побудительного толчка усматривать тренированный глаз; то ли будет, когда прием войдет в обыкновение! Пишет В. В. Набоков: Лермонтов «постарался отделить себя от своего героя, однако для читателя с повышенной восприимчивостью щемящий лиризм и очарование этой книги в значительной мере заключается в том, что трагическая судьба самого Лермонтова каким-то образом проецируется на судьбу Печорина, точно так же, как сон в долине Дагестана зазвучит с особой пронзительностью, когда читатель вдруг поймет, что сон поэта сбылся»86.

Но, фиксирует исследователь, «филология не заметила нового явления. “Цикл”, “циклизация” вошли в литературный, но не литературоведческий обиход»87. Академическая наука на жанровое понимание цикла вышла только еще полвека спустя, как раз прочувствовав, что творчество поэтов «серебряного века» невозможно понять без осознания того смысла, который они вкладывали в построение своих книг.

Нет сетований, что когда-то вблизи середины XIX века к лермонтовскому творению присоединили подвернувшееся под руку жанровое обозначение «роман». Альтернативы не нашлось, слово «цикл» в языке бытовало, но внятного терминологического значения не имело. К тому же именно в это время понятие «цикл» оказалось наиболее размытым. Но даже позже опыт поэтов «серебряного века» теоретически был обобщен не сразу.

Казалось бы, когда теоретические наработки все-таки появились, они должны бы быть использованы для углубления наших представлений о некоторых явлениях истории литературы. «Герой нашего времени»? Это же типичный цикл! От поэтических циклов авторов «серебряного века» тут лишь одно серьезное отличие: те начинали с замысла – у Лермонтова цикл получился в процессе работы; то, что стало осознанным, у Лермонтова было интуитивным. Все остальное совпадает! Но – ниша оказалась занятой, определение утвердилось: роман… А ведь повести, составившие книгу, остаются повестями. Как, соединенные вместе, они дают новое – а между тем обиходное и теоретически четко обоснованное – понятие («роман»!)? Такой естественный вопрос никакого объяснения не находит, у исследователей самый вопрос не возникает. Повести уподобляются главам? Подобная невнятица терминологии, логичная как следствие, проникает на страницы исследований. Но формальная логика – плохой аргумент в методологическом споре.

Отдадим должное нескольким поколениям исследователей, именовавших творение Лермонтова романом: они стремились подчеркнуть целостность этого произведения. Все аргументы подобного рода сохраняют свою силу! Они не отвергаются, а вбираются новой концепцией. Долгое время циклизация воспринималась только композиционным приемом. Она способна на большее. Современная наука осознала цикл/книгу как вторичные жанровые образования. Понятия «роман» и «цикл» становятся смежными теоретическими понятиями. Но если так, на эти понятия можно и должно опираться!