Что касается брата… Он старше меня на пятнадцать лет. Когда мне было пять или шесть он женился и стал строить свою семью. Еще младенцем я часто бывал на его руках, но взрослея все больше терял его, пока однажды не осознал что не видел его больше года. Тогда я понял, что у меня есть только мать. Был ли мой брат плохим? Ни в коем случае. Он был хорошим, но далеко от меня.

Внешне мы поразительно схожи. Глядя на него я словно видел свое отражение в зеркале, только на пятнадцать лет старше. Но духом и целями мы противоположны друг другу.

Ему нужна семья, жена, дети и стабильность. Я желал свободы, рядом с собой видел не жену а музу и стремился творить. Я был влюблен в искусство, писал картины маслом, играл на гитаре, заполнял ящики рабочего стола стопками исписанных мемуарами измятых листов. Я Любил свободу, не желал знать что ждет меня завтра и жил одним днем. Семья? Дети? Я предпочту Любовницу с пышной грудью и нотные листы с каплями кофе или вина. Стал ли я великим творцом? Смешно и грустно, но нет. Я стал свободолюбивым парнем с кучей невоплощенных идей, и увлекался лишь минутным удовольствием.

После Милены у меня было много женщин, которых я не Любил. Они были недостаточно глубоки и понимали не всякую мою мысль. Милене было достаточно видеть мои глаза, чтобы понять то, чего я еще не говорил.

Эти истории навевают грусть. Я расскажу кое что иное, что ранит меня чуточку меньше.

Я был тогда уже знаком с Анатолием и мы бродили по городу после заката, заливались смехом и пили вино из бутылки, спрятав ее в бумажный пакет. Мы говорили о старости и рассуждали как будем умирать. Я изъявил желание отдать Богу душу в кожаном кресле, с сигарой во рту и бокалом вина в руке. Анатолий после продолжительной паузы отметил что хотел бы уехать на Афон и постричься в монахи, а умирать в келье с молитвой. Улыбка с моих губ слетела тут же и я заглянул в глаза друга и понял, что он говорит это всерьез и вот-вот заплачет. Тут же бросив бутылку в мусорный контейнер я завел его во двор жилого дома и посадил на лавку у подъезда.

– Я аристократ, – вымирающий вид знати. – говорил Анатолий, впервые откровенно. – Мой род уходит далеко и глубоко. Мои предки дворяне, что имели тесную связь с царской семьей. Намного раньше Николая второго. Мне за двадцать теперь. Я имею все, о чем ты мечтаешь. Я образован, богат и красив. Только вечерами, когда я один в своей спальне я обращаюсь к Богу и знаю что он слышит меня. Мне стыдно перед ним за мою жизнь, но я привык к ней и ничего не меняю. Я хочу чтобы Бог слышал меня не только при луне, но всякую минуту моей жизни. Я должен отречься от мира. Я должен посвятить свою жизнь молитве и труду. Но имея такую родословную и такой счет в банке слишком сложно осуществить эту мечту.

– Не боишься что решишь сбежать оттуда, поняв что это не твое и все что теперь имеешь тебе окажется дороже черной рясы и восковой свечи? – спросил я, опустив голову. Я знал, что сморозил глупость и пожалел о сказанном, но ждал ответа, чтобы убедиться в своей неправоте.

– Именно этого я и боюсь. Именно поэтому пью вино, именно поэтому играю в русскую рулетку с кокаином, именно поэтому учу плохому тебя, мой юный друг. Именно поэтому я все еще здесь а постриг в монахи всего лишь мечта.

Я закурил, обернулся на друга и увидел как теперь он опустил голову и глядел в землю.

После, той же ночью мы снова играли в покер, бранились и пили вина вдвое больше, чем то что выбросили в контейнер.

К чему я это рассказал? Да к тому, что теперь мне почти сорок, я стар и болен, а мой друг так и не поехал на афон. Он даже не заходил в церковь, боясь строгого взора с икон. Он молился темному небу вечерами, а днем делал то, чего стыдился.