Паррик мог убедиться в этом воочию – тело гвардийки прикрывали только редкие татуировки на плечах, запястьях и щиколотках, символически связывающие её с болотом предков и океаном родственников. Рыжий мог видеть грудь, зёрнышки сосков, живот, угольной пылью рассыпанные нему родинки и чёрный цветок, на розовом стебельке расцветающий в самом его низу. Королева Гвардии несла наготу так же, как наступающий на врага воин несёт щит, прикрывающий его от стрел, или может быть – знамя? К счастью, ничего из этого не было Рыжему – ветерану рыцарского фронта – в диковинку.

…и когда гвардийка остановилась в центре возвышения, в голове рядового словно что-то щёлкнуло. Странное сооружение, похожее на постамент памятника-великана, таки было алтарём! – а точнее, одной из разновидностей их, называвшейся Сцена. Таких в Гвардии, как грязи, просто Рыжий дотоле не мог совместить со Ставкой и Штабом место, где гвардийцы – и сами рыцари, и их голые дамы – творили оскорбляющее военный идеал колдовское действо, обращённое к Иудефъяку.

Женщина топнула ногой, и из её глотки вышел рык

Низкий, непередаваемо грозный, абсолютно мужской рык

…В чёрно-чёрной стороне. В чёрно-чёрном месте

Я поставил себе чёрный трон.

На троне утвердившись, Я обозрел, ликуя

Все земли подвластные Мне

И что Я вижу?

Как дурной болезнью, мир поражен парриками,

Врагами Моего Имени.

героепоклонниками,

Ненавистными Мне!

И нет среди них и единого, коего не следовало бы

Вытравить как гнус.

Да, устами гвардийки, несомненно, говорил Иудефъяк!

И вот Я пишу рабу Своему, Тенши в Гвардии

Что сделал ты, чтобы этого не было?

А, впрочем,

Знаю,

Твоим усердием уничтожены многие,

Из “стойкого”, “смелого”, и “победоносных” полков

Впредь дело ты должен доводить до конца!

И рабу Своему Якурову Я пишу, гневаясь,

Почто ты медлишь с истреблением парриков?

Ты Якуров, раб хороший, праведный

Правильный.

Но атмосфера у тебя там нездоровая. В соратниках

У тебя малохольные…

Сорными травами вокруг тебя колышутся,

Остерегись, раб Мой, им уподобиться.

В слове.

В мысли.

И побуждении.

Малых и великих поступках.

Этой рукой Я возьму изменника.

В зомбя переделаю. И будет ему

Тьма.

И скрежет зубов.

В четыре глаза следи за рабами Моими митисийскими.

Чтобы не сделалось с ними того…

…Королева выждала, пока эхо странного монолога изморозью осядет на знамёнах, пиршественных кубках и ушах слушателей, опадёт как жаба по завершению сезона размножения, змеями и крысами расползётся по углам стратегической залы, а затем спрыгнула со сцены и стала перед Рыжим, глядя на него как на унылое говно.

На таком расстоянии рядовой мог чувствовать её запах.

– Ваша невеста – сказал незаметно подошедший генерал Санрэй – Дама Агнесс.

(Положив руку на спинку кресла – дряхлого старца, кряхтящего и стонущего под весом жениха – Санрэй пристально, оценивающе разглядывал женщину – о нём недаром говорили, что он берёт себе лучшее оружье и лучших людей. Генерал чуть-чуть скривил губы – знающий его понял бы, что гвардийка… не дотягивает до высоких стандартов.

Грудь так себе – маленькая, но вряд ли упругая.

И бёдра со складками, словно с жабрами…

… и голос… конечно, женская служба – молчаливая, но это уж слишком! А в постели… даже если зашить ей рот.

Сосед Санрэя, генерал Эдмунд, весь монолог просидел с лицом похожим на головню. Пылала она настолько жарко, что Клаус Бриц, казалось, мог прикурить о соседа сигару. Впрочем, вряд ли бы ему этого захотелось. Увлёкшись представлением, – в отличие от остальных, Бриц знал о гвардийках понаслышке – генерал государственной обороны забыл вовремя достать изо рта курево и теперь морщился, облизывая обожженные губы. Рядовой “стойкого” полка посаженный одесную от Брицу злорадно подумал, что это наказание Кляузнику от генералиссимуса за недостойное паррика пренебрежение дисциплиной.