Черная Роза вспомнил, как он выхватил несчастную (и, что удивительно, тоже рыжеволосую) девушку прямо из-под копыт; вспомнил, как они с Анри, оба белые, с трясущимися руками, принесли бедняжку в ближайший кабачок.

Там её, потерявшую сознание, привели в чувство. Когда она рассказала, что с ней произошло, герцог – глупый мальчишка! – вытащил кошелек с золотом и протянул девушке. Он не ожидал, что его поступок вызовет такую бурю! Собравшееся в кабачке простонародье набросилось на него и де Брие, и они еле унесли тогда ноги.

Этот случай сильно потряс тогда юного герцога. Он понял, как, порой, невинная шалость или бездумная прихоть могут привести к необратимым и трагическим последствиям. И ещё – он дал себе слово: никогда не причинять зла женщинам, к какому бы социальному слою они не принадлежали, будь это аристократки или простые крестьянки.

…Воспоминания на минуту отвлекли Черную Розу от его невесты, вокруг которой, между тем, хлопотали де Брие и её отец. Девушка теперь совершенно пришла в себя. Она сидела на скамье у окна, все так же опустив глаза и прижимая к бурно вздымающейся груди свою книгу, словно это был некий щит, способный оградить её от ужасной действительности.

Герцог решил, что он должен тоже подойти к своей нареченной и попытаться успокоить её. Приблизившись к ней и низко поклонившись, он ласково спросил:

– Сударыня, вам уже лучше?

Она молча кивнула.

– Она почти не спала и почти не ела несколько дней, – сказал старый граф, – все время проводила на коленях в часовне, молясь за замок и его обитателей…

При этих словах, заметил герцог, легкая краска выступила на бледных щеках девушки.

Возможно, ей было стыдно за проявленную ею слабость; рыцарь решил отвлечь её и спросил, указывая на книгу:

– Что вы читаете, сударыня?

Она, опять же не говоря ни слова, повернула к нему книгу – это было Евангелие. Герцог услышал, как де Брие тихо фыркнул за его спиной.

– Моя дочь – набожная католичка, – произнес немного задетый этим смешком Руссильон.-Надеюсь, такая же ревностная, как и вы, господа!

– Конечно, конечно, господин граф, – сдерживая улыбку, примирительно заверил его Черная Роза.

Монашка!.. Ничего, став его женой, она быстро позабудет про молитвы и забросит свое Евангелие. Он покажет ей другой мир – мир плотских удовольствий и безграничных наслаждений, которые, судя по всему, она считает сейчас смертными грехами.

А юная графиня по-прежнему смотрела не на жениха, а куда-то вниз.

– Взгляните же на меня, – попросил он, – поверьте, я не так страшен, как вы, наверное, вообразили… Смелей!

Она сделала над собой видимое усилие, закусила губы и – подняла голову, жестом какой-то гордой отчаянности, что необычайно ему понравилось, – и посмотрела прямо ему в лицо.

О, Боже! Глаза у неё были глубокого – не голубого, а синего цвета, огромные и прекрасные!

«Как васильки…» – подумал герцог, сам удивившись такому буколическому сравнению; он любил поэзию и даже сам сочинял стихи, но полгода, проведенные в Лангедоке, в ужасных сражениях и безжалостных кровавых схватках, давно выветрили из его головы всю лирику.

А эти васильковые глаза смотрели на него – но нет, не с ненавистью, не с ужасом, не с презрением, – в них были безграничное, глубочайшее горе и безысходность, и они поразили рыцаря в самое сердце.

Между тем в залу быстрым шагом вошла полная женщина средних лет с добродушным и открытым лицом. Это была кормилица и служанка графини, за которой Руссильон послал Бастьена.

Неловко поклонившись графу и рыцарям, женщина подошла к своей госпоже, которая тут же, как за спасательный круг, схватилась за её руку.