Наталия Петровна Симановская, поначалу обрадовавшаяся приезду дочери с кавалером, приуныла.

– Нет, заразного больного в дом не положу, не обижайся, Лиза. В сарайке пусть будет, а в доме – никак нет. Тем более, ребёнок чужой.

– Мама, он не чужой! Юрочка – сын моей умершей подруги. Он теперь наш общий с Мишей сын, понимаешь?

– Ничего не понимаю! Ты что же, тайно от матери замуж вышла?

– Мама, ни о каком замужестве речь не идёт пока, – сконфузилась Елизавета.

– Вот, возьмите, – Михаил протянул Наталии Петровне купюры. – Я буду присылать Вам деньги на питание.

– Не беспокойтесь, молодой человек, пропитаем мальца Вашего, – оживилась Наталия Петровна, мгновенно засунув купюры в карман фартука.

– В сарае холодно очень, его бы одеялом тёплым укрыть. Дайте, пожалуйста, если не жалко, можно и старенькое какое-нибудь, – попросил Михаил.

Он отнёс сына в сарай.

Расстроился сильно: в сарае было зябко и пахло мышами.

– Эх, одеяльце-то баба Наташа дала хлипкое, на рыбьем меху…, – грустно сказал он.

Михаил снял с себя шапку, шарф, пальто. Как мог, укутал сына, потом положил на сено и сверху накрыл одеялом.

– Не умирай, сынок, прошу тебя! За себя и за мамку свою живи, Юрка… А я буду к тебе приезжать… Обязательно буду…

С тяжёлым сердцем Михаил вернулся в Иркутск и приступил к исполнению новых служебных обязанностей: по рекомендации горкома ВКП (б) он был назначен директором Иркутского комбината хлебопечения.

Молчаливый поляк, с которым сошлась мать Лизы, оказался человеком работящим, спокойным, хозяйственным и заботливым: и воду в дом принесёт, и дров нарубит, и печь растопит, и еду сготовит, и крышу починит.

Объяснялась с ним Наталия Петровна жестами, а когда он недопонимал, то её брала досада, и тогда в сердцах бросала она фразу, которую он, уж точно, ни за что бы не разобрал:

– Эх, немтырь ты, немтырь! Как со стеной с тобой говорю!

Ничего о нём Наталия Петровна не знала, кроме тех данных, которые были записаны на русском языке в его документе, удостоверяющим личность: Сапецкий Кондратий Емельянович.

Она слышала, что пленных поляков навезли в Сибирь тысячами и разбросали по всем заводам. Была у них политическая провинность – они участвовали в восстании. Отбыв срок, поляки домой не рвались и сразу пускали прочные корни: создавали семьи с местными жительницами, обзаводились хозяйством, с лёгкостью находили работу, меняли имена, отчества и фамилии на русские.

Были ли у Кондратия свои дети в Польше или не было, неизвестно, но к появлению чужого, смертельно больного мальчика, он отнёсся по-отечески. Болела у него душа за ребёнка: несколько раз в день зайдёт в сарай, постоит минутку, посмотрит – вроде дышит. Сходит в дом, принесёт воды и по капельке вливает ему в рот живительную влагу. Через несколько дней мальчонка приоткрыл глазки – отживел!

Обрадовался дед и решил его козьим молоком из бутылочки поить: возьмёт воздушное тельце, прижмёт к себе и ходит по сараю, баюкает. Ему бы в тепло, к печке, только хозяйка, Наталия Петровна, не позволяет брать мальчика в дом – боится заразы.

Первые три месяца Юра так и жил в сарае. Навещал его только дед: кормил, перестилал солому, ухаживал, как мог. Мальчик почти всё время спал, а дед всё это время волновался, лоб щупал: жив ли? Еду оставлял, чтобы поел мальчишка, когда проснётся, но тот к еде не прикасался.

То ли по судьбе так суждено было, то ли Бог послал доброго человека в лице деда Кондратия, но от заботы старика-поляка мальчик стал поправляться.

Однажды Юрка почувствовал в себе силы, слез на земляной пол, дополз до двери и толкнул её. Он зажмурился от яркого света и закрыл глаза. Потом с любопытством оглядел двор и заплакал: ни одного знакомого лица, мамы тоже нигде не было.