Свободно жил. Влюблялся очень часто,

Хотя ещё всем сердцем не любил

И всё-таки желал такого счастья.

Он посещал придворные балы,

Наполненные музыкой и светом,

Чьи барышни юны, свежи, белы,

Стройны, прелестны, но горды при этом,

Чувствительны и трепетны душой,

Приветливы, скромны, умны на диво,

Как стая лебедей, одетых в шёлк,

Легки, воздушны, сказочно красивы.

Поэтому, наверное, поэт

Быть постоянным не умел в то время.

Во цвете юных, пылких, вольных лет

Он восхищался, видно, сразу всеми.

И предпочтение одной отдать

Не мог – а вдруг он встретит красивее.

Его волнение легко понять —

Расстаться со свободой он не смеет.

Но часть любви поэт готов отдать

Той, чья краса для многих недоступна.

Поцеловать бы и к груди прижать,

Да только очень осторожно, скупо

Любовь дарует счастья светлый миг,

Не отвергая тихого сомненья.

Но Александр… Он уже постиг

Святой любви прекрасные мгновенья.

Уже он понял суть и смысл любви.

По мнению его – в любви лишь вечность.

Все любящие на земле правы,

Хотя порой они весьма беспечны.

А страсть любви превыше всех страстей,

Как свет огня, она неповторима,

И ей не нужно никаких вестей —

Между сердцами связь любви незрима.

Невидимый оставив в душах след,

Она всем дарит истинное счастье.

Жизнь без любви не представлял поэт

И был готов всегда ей в плен отдаться.

Жила ещё одна в поэте страсть —

К театру, к посещению спектаклей.

Театр имел над ним такую власть,

Что иногда, без зримых слёз, он плакал,

Заворожённый сказочной игрой

Актёров, свет и истину несущих.

Стихами он описывал порой

Игру артистов, самых ярких, лучших.

Но, как поэт, особенно актрис

Любил он нежно, пламенно и страстно

И вызывал Семёнову на бис,

Крича из ложа: «Браво!» и «Прекрасно!»

Истоминой так восхищался он,

Любуясь танцем лёгким и воздушным.

Был красотой Сосницкой покорён

Надолго, если не навечно, Пушкин.

Он жил театром, восторгался им

И выражал свою любовь наглядно,

Рисуя в профиль и анфас богинь

Прелестной артистической плеяды.

Всю жизнь хранил к театру он любовь

Внутри всегда пылающего сердца.

И знает мир из множества стихов,

Как он умел страстями чувств согреться.

Пылать огнём божественной любви

И восторгаться красотой и блеском,

Чтоб вспоминать в просторах синевы,

В изгнании, о театральных всплесках

Талантов новых, ярких, молодых,

Чей дивный дар поистине от бога.

Он никогда не позабудет их,

Куда б не увела его дорога.

Как мысль, как слово в памяти живёт

Театр, где б поэт ни находился,

Везде его театр жизни ждёт.

Он без театра жить бы разучился.

Ведь в нём лишь – в истине, притворстве, лжи

Реальность всех явлений жизни этой.

Поэзия – его душа, а жизнь —

Театр, полный солнечного света.

Так жил поэт, любил, искал, творил

И не спешил, казалось, к доле лучшей,

Всем сердцем жизнь свою боготворил,

Не замечая, как сгущались тучи.

Смысл злых его пародий, наконец

Сознания высоких жертв достигнув,

Огнём пронзили пустоту сердец —

Позора смысл вельможи вдруг постигли.

И поспешили все к царю гурьбой —

Унять, изгнать, убрать, упечь, отправить

Туда, где он, отверженный судьбой,

Характер вздорный должен был исправить.

«В Испанию! На Север! В Соловки!

В Сибирь его!» – вельможи предлагали.

Жуковский, злобной силе вопреки,

И Карамзин поэта защищали.

Решение царя пришло не вдруг,

На радость многим или же на горе,

И сослан Александр был на юг,

В далёкий Крым, к неведомому морю.

Предписано покинуть Петербург,

И времени для сборов слишком мало.

Прощай, друзей любимых тесный круг,

Прощайте, лицеисты, театралы,

Гусары славные и мудрый Карамзин,

И Чаадаев, преданный свободе.

Как будто мало с ними лет и зим

Он рядом был, но вот судьбе угодно

Их разлучить, дай бог, не навсегда.