В общем эта мысль очевидна: поскольку субъективность (активность, деятельность, психика), по определению, есть то, в форме чего для нас существуют материальные вещи (деятельное «отражение»), то сама она не может быть никак созерцаема; в противном случае она обратилась бы в вещь и, таким образом, перестала бы быть субъективностью. Но что же тогда остается на долю субъективности, кроме участи «фона» предметно-физического мира, реальности, которую мы можем мыслить, но о которой не можем ничего знать и которую не можем исследовать?

Очевидно, именно непознаваемость субъективности приводит к тому, что во многих концепциях (ассоцианизм, бихевиоризм и др.) она становится «лишним» понятием, ничего, в сущности, не объясняющим и лишь запутывающим исследователя, идущего проверенным естественнонаучным путем. Отсюда и стремление во что бы то ни стало объяснить феномен человека целиком и полностью в рамках «физики»; при этом понятие субъективности, конечно, остается (как «противочлен» понятию физического мира оно неуничтожимо), однако отходит в область «фона» как то, что не обладает реальным бытием.

Ярким примером такой хорошо обоснованной естественнонаучной редукции является известная работа B.F. Skinner «Beyond Freedom and Dignity» (1971). Автор признает, что понятие о физической причинности имеет в своей основе интуитивно-ясное представление о духовной, субъективной «причинности», которое, однако, постепенно вытеснялось, уступая место научному методу. Именно вытеснению «непродуктивного» понятия субъективности естествознание обязано своими успехами; особо важную роль сыграло при этом введенное Декартом понятие рефлекса, разработка которого позволила охватить единой категориальной «цепью» поведение большинства живых существ. Однако по отношению к человеку закономерный процесс вытеснения «внутреннего» задержался; психология, история и другие области знания по-прежнему апеллируют к ничего не объясняющему «внутреннему» в человеке, к этому мифическому «центру» и источнику поведения, недоступному ни описанию, ни объяснению. Поскольку же цель истинно научного анализа состоит «в объяснении того, каким образом поведение личности как физической системы соотнесено с объективными условиями, в которых существует человеческий вид, и условиями, в которых живут индивиды» (Skinner, 1971, с. 12), задача психолога, стремящегося что-то понять в человеке, может состоять лишь в максимально полном исключении «внутреннего», ссылок на субъективность, психику, деятельность и т.п. и описании поведения в объективных терминах условно-рефлекторной теории. Правда, Скиннер признает теоретическую невозможность лишить человека «внутреннего»; речь идет не о том, что человек есть континуум условных связей, а о том, что только такой взгляд на человека делает возможным его исследование и управление его поведением. Таким образом, в теории Скиннера мы видим кантианский вариант естественнонаучной редукции: не отказ от категории «внутреннего», а признание ее практической бесполезности.

В итоге мы приходим к парадоксальному выводу о том, что между защитниками субъективности (Ницше, Бергсон) и ее «противниками» (Скиннер), по существу, нет различия: и те, и другие признают существование субъективности (психики, деятельности), но лишь в статусе понятия, как в принципе непознаваемого начала, а «ведомству» науки отводят область физического мира. Это еще раз показывает, что в рамках теорий, основанных на cogito и рассматривающих научный метод как исследование вещей, прямое изучение субъективности невозможно. Единственный способ что-либо косвенно узнать о субъективности состоит в интерпретации ее продуктов-объективаций, т.е. своеобразная «археология субъективности».