Новую эпоху в философии, начатую Кантом, часто сравнивают с той, которую открыл Сократ среди своих современников в античности, и сходство это безошибочно. Точка зрения логического понятия, к которой античная философия стремилась в Пифагоре, элеатах и софистах, проникла в Сократа, так же как точка зрения критики разума, после того как она была самым энергичным образом подготовлена Бако Веруламским, Локком и Юмом, проникла в Канта.

Первая точка зрения обозначает высоту античного сознания, вторая – современного. Кант, как и Сократ, выступал в роли очистителя научной почвы от ложных предпосылок и предрассудков; в этом деле он, как и Сократ, был движим скептицизмом по отношению к миру чувств, к философии высшего блага, благодаря чему он, как и Сократ, стал законодателем религиозно-нравственных идей, переместив божественные вещи из теоретической сферы в практическую, как бы с небес на землю. С обоими случилось также, что в области вызванных ими мыслительных процессов были повторены и обновлены положения наиболее важных систем, которые достигли обоснованности и репутации до них: там – Пифагора, Гераклита, Анаксагора, Зенона и т. д., здесь – Спинозы, Лейбница, Джорда́но Бру́но и других. Учение, исходящее от Канта, не больше, чем учение Сократа, не было учением, которое придерживалось только предположений и отдельных мыслей, но скорее духовной атмосферой, которая освещала свое происхождение в самом чистом и широком кругу и воспламенялась от него. Каждый из них создал новую возвышенную почву для мысли, по которой все пути прошлого теперь могли быть пройдены заново в возвышенной манере. С обоими великими людьми философия, начало которой было положено в разных странах и на разных языках, все больше сходилась в единый центр – там, в стенах Афин, где Зенон и Эпикур преподавали вместе с Платоном и Аристотелем, здесь, в пределах немецкой земли и немецкого языка. В то время как Афины расцветали философией, на их периферии затихали песни философских муз, а когда философия расцветала в Германии, философское волнение в других странах Европы засыпало и угасало.

Но кроме этого большого сходства, указывающего на общий закон в развитии человеческого духа, который, по внутренней необходимости, совершается одинаково в одних и тех же случаях, нельзя упускать из виду того огромного преимущества, которое сборщик и завершитель современных философских начинаний имел перед древними, именно потому, что он принадлежал к современному веку, веку, для которого законы внешнего устройства мира были рассчитаны по Ньютоновским образцам, Христианство с самого начала избавило себя от необходимости прокладывать путь от обрядовых и внешних моральных предписаний к понятию нравственного чувства вообще, имело в своем распоряжении для обучения всю завершенную цепь философского развития античности и во всех отраслях знания опиралось на эмпирический материал, который можно назвать неизмеримым и огромным по сравнению с небольшими документами сократовского века. Таким образом, с точки зрения философии Канта, сократовское презрение к естественным наукам превратилось в презрение к схоластической метафизике, сократовское сдержанное невежество – в смело переходящий в критический метод исследования, сократовское беспокойное пристрастие к диспутам – в спокойный спуск в глубины психологического исследования способностей восприятия и мышления, сократовский предельный уход науки в ближайшие практические интересы жизни – в предельное расширение ее через открывшуюся перспективу в бесконечность доселе немыслимых миров идей.