Вронский и Штанге – братья навек?
Сугубо Алексей Кириллович рассказывал о том, как генерал Паукер возомнил себя Римским папой и был помещен в проктологическую клинику на Черной речке – Штанге при этом включал ложное освещение, при котором коллективный бессознательный опыт предков принимал вид убитого старика.
Общий для всех старик был личностью в узком смысле – скрытые же смыслы он распространял: Смыслов.
Архаическая душа (потемки!), он кристаллизировал художественные образы в харизматические личности, трасперсонально управляющие нашим поведением!
– Всегда можно забраться выше! – учил Смыслов, предостерегая против избыточного копания в мелких и средних деталях.
Смыслов убивал дорожки, ведущие назад: проехали!
Какой был в этом смысл – знал только Менделеев, но очень многие хотели Василия Васильевича убить.
Ни слова о Ботвиннике!
Личность в широчайшем смысле —
Ровненький человек должен был заманить Смыслова на канат.
То, как рассказывал Вронский об убитом старике, и то, как освещал его передачу Штанге, по сути, было нерусской сказкой.
Дети, слушавшие и смотревшие ее, обезличивались до того, что родители —
Глава девятая. Истоки свободы
– Из какашек? – не поверила Анна Аркадьевна.
– Именно так! – в разных местах и в разное время одинаково отвечали Алабин, Егоров, Мичурин, Немирович-Данченко и другие апостолы.
Еще целый и невредимый Смыслов знал даже отчество: Олеговна.
Пятая, незнакомая Анна пробивалась в установившийся квартет, составившаяся из специфического материала.
– Что за какашки, откуда? – не знала Анна, что и думать.
– Пока неизвестно; пробы отправлены Мечникову.
Каренина шепталась с черной горничной, опасаясь лишний раз —
Какой смысл заложен был в Анне Олеговне?
Кто из них съел грязное мороженое?
Стоило ли (пока Мечников копается в материале) навести справки в проктологической клинике?
Менделеев ушел, ангелы намекали загадочно:
– От одной старухи.
При этом Келдыш пудрился, отец же Гагарина лежал, разбитый лошадьми.
Анна отшатывалась от цветов: все представлялись ей каллами.
Спасти должно было умолчание: тогда умалчивали о природном, теперь – об интуитивном.
Какие-то свисали отовсюду хвостики с предупреждением: «Не дергать!»
Шахтеры не поднимаются на поверхность, чтобы справить нужду. Летчики не прыгают для этого с парашютом. Моряки —
В этом и есть истоки шаловливой свободы и задорного равенства.
Шкаф и комоды были раскрыты, два раза бегали в москательную лавку за липкой лентой, по полу валялась туалетная бумага.
Слова признавались не сказанными.
Анна Олеговна могла существовать и не существовать по выбору.
Каренина притворилась, что пишет.
Дети в любом случае будут счастливы.
Анна страшилась забвения: Анна Олеговна была лишней возможностью напомнить о себе: напомнить умолчанием, разностью, загадочностью, специфичностью и привязкой к проктологической клинике.
Сделавшая себя из какашек – могла ли иметь свой дом, быть женою и хозяйкой этого дома, рожать детей, которые называли бы ее матерью при содействии (пусть!) мясной лавки, мух, кур и скотного двора?
Четыре Анны разошлись по спящему Петербургу; каждую сопровождал трубочист с длинною лестницей.
– Нужно принять нечто безусловно новое, – Анны взбирались. – Общение между нами никак не возможно, покудова не отречетесь вы от истины в инстанции и не примете условную ложь! – вещали они в форточки.
Судебный следователь Энгельгардт долго не мог уснуть, испытывая нечто наподобие страдания – проснувшись поутру, он обнаружил алмаз, очутившийся у него под боком.
Глава десятая. Ничего особенного
Не требовалось ничего особенного: шло само – только удержать!